Джерри Стал - Вечная полночь

— Не останавливайся… двигайся… заставь меня чувствовать его… заставь меня перестать чувствовать… заставь меня… заставь меня… заставь меня… заставь меня… заставь меня… заставь меня… заставьменязаставъменязаставъменя…

Когда мы довели друг друга до чего-то похожего на одновременный оргазм, взорвались и опали, мне показалось, что мой разум внутри черепной коробки разбился. Пошевелив головой, я чувствовал, как обломки шевелятся и бряцают.

Выжатые и потные мы расцепили объятия и раскатились по разным сторонам кровати. Совсем по Уильяму Блейку: «Молнии-длани, иглы огня, как севшее солнце в западное море». Значение имел лишь оргазм: смерть от инъекции, передоз, выпад, который кладет конец всем прочим выпадам.

По нашей первой с Китти ебли я не сознавал, насколько сильно мечтаю умереть. И насколько сильно хочу жить. Всякий раз, как мы сексились, мы снова и снова повторяли ту странную беспорядочную прелюдию. Лицом к лицу, живот к животу, сбивчиво бормотали литанию про «это-похоже-на» наркотические воспоминания, и мы заново воссоздавали и отвергали повелевающую нашими жизнями страсть. В объятиях друг друга мы воздавали дань химическому возбуждению и оплакивали его утрату на веки вечные.

Так сложились наши отношения: двое, основывающие свою любовь на своем понимании того, что они слишком изуродованы, чтобы любить правильно. В любую минуту один из нас мог опять предаться воспоминаниям, а второй уступал. Мы могли употреблять наркотики или же превратиться в них. И мы использовали друг друга. Вот чем мы, собственно, и занимались.

Всякий раз, отправляясь в койку, мы дразнили себя чувственными воспоминаниями о последнем опьянении. Все время, проведенное в Фениксе, я отчаянно пытался расстаться со своим прошлым, избавиться от привычки. Но спасла меня Китти, а не все те собрания, консультации и групповая деятельность.

Китти. Так далеко по пути навязчивого желания завела меня она. И я вышел с другого конца. Вместо того, чтобы говорить «нет» жажде своей, я обнимал ее. Она заменила мне ее.

Мне думается, я никогда никого не любил так сильно, раньше я был не способен полюбить до конца. Я полностью капитулировал.

Когда все стало рушиться, меня поперли из «Макдональдса». Я не прошел тест на ослепительную улыбку, и после испытательного срока меня послали куда подальше. Как я не старался, у меня не получалось чувствовать эту дурацкую «лубовь». А из девяностодневной программы в Долине Прогресса меня выкинули через шестьдесят.

Сами понимаете, причин было много, но все накрылось, как говорится, медным тазом когда, после того, как я сообщил Мартину и всем остальным, что ушел на свою новую работу разносить еду пожарникам — не знаю уж, с чего придумал эту маленькую ложь, но она сработала здорово — я приехал домой вместе с Китти и немного пообжимался с ней на стоянке. Вообще-то я нигде не работал. Я тусовался в Феникс-колледже и писал неудобочитаемые рассказы в тамошней библиотеке.

Мы начали с прощального поцелуя. Закончили страстным, с торчащими из окна ногами, стонущими осями и скрипящими сиденьями сексом в общественном месте. До сих пор поражаюсь этому. Мне было сложно держаться на людях за руки, не то что предаваться нежностям. Но в тот день Китти забила на работу в «Магазине Импортных Автомобилей» и отправилась провести со мной день на каком-то пруду с утками, чтобы вволю пообщаться. Когда мы вернулись в Долину Прогресса, мы уже были весьма и весьма готовы. Зная Китти, уверен, что мы, наверно, начали с ее фирменных прелюдий с «помнишь ощущения от качелей?» А потом, как вы уже знаете, я слетел с тормозов. И вылетел из «дороги к дому».

Конечно, профессиональные консультанты по проблемам алкоголя и наркотиков были обязаны делать свое дело. Отведя меня в сторону, парень, работавший на кухне, тощий как шпала, бывший наркот из Нью-Йорка, рассказал мне, что подвели меня не вранье, не секс и не побеги из заведения и прочая хрень. Вся причина, объяснил он мне, в моем влиянии на остальных обитателей. «Они видят, что тебе плевать на все здешнее говно, и начинают думать, что им тоже можно. Это отвлекает их от выздоровления. Ты возмутитель спокойствия».

Вечером мне дали слово. Мартин собрал весь «коллектив» в столовой. Я должен был сидеть в центре круга, а он зачитывал список моих прегрешений. Мне не хватало только дурацкого колпака.

Очи Мартина метали молнии. Горячий дымящийся пот ручьями тек из подмышек его синего «шахматного» блейзера. На одну жуткую секунду я решил, что его вполне может хватить удар от одной ненависти ко мне.

— Вы… вы законченный эгоист! — ярился он. — В-вы думаете, что правила вам не указ… Вы думаете, ррраз вы из Лос-Анджелеса, вы этакий матерый джанки…

И на сладкое вывод, который мне преподнесли, еще когда я стал достаточно взрослым, чтоб меня выкинули из Младшей Лиги: «Вы не умеете работать в команде…»

Все так или иначе крутилось вокруг денег. Часть меня продолжала желать выдвинуть опровержение. Заострить внимание на том, что он, по всей видимости, трахался не чаще старой покрышки — все дело в ядовитых облаках, окутывающих его, словно следы F-15 в воздухе — возможно, его гнев был вызван не только заботами о благе коллектива. Возможно, он несколько завидует. Но какая к черту разница.

Меня так увлекло то, как рожа Мартина переливалась оттенками жарящейся говядины от одного упоминания моего имени, мне, по большому счету, льстило мое умение довести этого потного шахматиста, что я не стал возбухать.

Как раз на этой неделе руководитель утренней группы, куда я ходил, дал мне совет насчет того, как относиться к критике. «В чем бы тебя ни обвиняли, как бы ни обзывали, не стоит спорить, — говорил он мне. — Не выступай. Лучше всего заставить их замолчать, сказав: „Возможно, вы правы…“ Иначе начнешь дергаться, возмущаться, изобретать причину начать все сначала, и скандал будет продолжаться. Мы же наркоманы, понимаешь? Мы используем других людей, чтобы добиться, чего нам надо. Особенно если нам нужно оправдание своей привычки. Возможно, вы правы, — повторил он. — Вот что надо сказать. Поверь мне».

Так я и сделал. Когда Мартин голосом киношного прокурора поинтересовался, имею ли что-нибудь сказать в свою защиту. Я пожал плечами и улыбнулся с несвойственной мне непосредственностью. Она была до ужасного вымученной, но все же лучше, чем какой-нибудь кретинский ответ.

— Мартин, — произнес я с цветущим видом, — Мартин, возможно, ты прав.

Вот так вот. Лучший момент моей жизни. Я стоял в центре, а толпа моих товарищей по злоупотреблению хлопала меня по спине, одобрительно кричала, давая дружеские советы. Там были Скиппер, тучный восемнадцатилетний алкаш из Миннеаполиса, Джимми О’Киф, крэковый из Бруклина, которого запалили в сортире его брокерской конторы на Уолл-стрит, Джордж, очень богатый пацан, сын мексиканского дипломата, отправленный на реабилитацию в шестнадцатый раз. Даже Пэтси, мрачный, напоминающий Фредо отпрыск одной из Пяти Фамилий Нью-Йорка, беспомощный нюхач, осторожно показал мне поднятые вверх большие пальцы. Для Пэтси это было немало.