Чак Паланик - Обреченные

– Извини, приятель, – потом смеется и прибавляет: – Можешь ты меня, на хер, простить?

Третий водитель наклоняется подобрать очки, но стекла уже разбиты, раздавлены кем-то из спешащих пассажиров. Четвертый подхватывает катящуюся фуражку и отдает нашему шоферу. Тот плотно ее натягивает, пряча странные глаза под козырьком, и берется за протянутую руку Фальстафа. Их пальцы соприкасаются, будто на картине под сводом Сикстинской капеллы или на полу общественного туалета на дорожном островке.

– Я никого не прощаю, – произносит наш упавший водитель. Он не говорит, а шипит. Его тело в шоферской форме змеей извивается по полу лос-анджелесского аэропорта.

Свободной рукой неловкий виновник его падения уже отряхивает пыль со своей случайной жертвы, перчаткой обхлопывает плечи шерстяного пальто и примиряюще говорит:

– Цел вроде.

Он крупнее нашего водителя, но когда тот тянет за его руку и встает, Фальстаф вдруг оседает на колени. Их ладони разъединяются.

– Бля, – говорит Фальстаф. По линии волос у него проступают капли пота и льются ручьем, будто его лоб – биоразлагаемый пластиковый стакан из кукурузного сырья, полный ледяного соевого латте. Глупая улыбка превращается в оскал, а к лицу приливает столько крови, что кажется, он обгорел на солнце. Впиваясь пальцами в грудь, он валится на пол в позе зародыша, его ноги перебирают в воздухе, бегут в никуда. Рот Фальстафа все шире, будто хочет вывернуть красное лицо наизнанку, пальцы скребут пиджак – так собаки роют землю, – словно спешат вырвать сердце и показать его нам. Медные пуговицы с треском отлетают от формы. Ногти вонзаются в кожу, раздирают ее до крови. Водитель содрогается и замирает.

Да, милый твиттерянин, я, бывает, путаю собачьи экскременты с мужскими гениталиями, но распознать сердечный приступ у человека, лежащего передо мной на полу, сумею. Теперь-то для меня это знакомое зрелище.

Сквозь дрожащие веки Фальстаф, умирая, смотрит на зевак, которые обступили место его последних страданий и глядят на него с благоговейным страхом и ревностью. Он лежит в кольце сумок на колесиках и их зубастых хромовых молний. Его собрались проводить, и никто не скрывает зависть. Никто не звонит в «скорую», не пытается героически его спасти. Умирающий шепчет:

– Черт.

Кто-то из собравшихся восклицает:

– Аллилуйя!

Умирающий шепчет:

– Дерьмо.

Все присутствующие, включая мистера Кресента Сити, выдыхают:

– Аминь.

Раздается звонкий голосок:

– Пока.

Это малыш с кучей веснушек на переносице. Он машет всей рукой от плеча, болтает ладошкой и говорит:

– До встречи в раю!

Вслед за ним махать начинают и остальные. Машут медленно: красиво и церемонно. Старуха в старомодном наряде от Лиз Клайборн посылает воздушный поцелуй. Печально трубит оркестр сфинктеров, хор стенает «Аве Мэдди». Зрители рыгают – торжественно, в знак почтения.

Хрипящий человек замирает. Кровь перестает течь из дыры, которую он сам продрал на груди. Вот мой шанс все исправить, вернуть на Землю естественный порядок несчастий. Однако я делаю свой шаг, лишь когда прибывает «скорая».

21 декабря, 10:22 по тихоокеанскому времени

Возвращение к жизни!

Отправила Мэдисон Спенсер (Madisonspencer@aftrlife.hell)

Милый твиттерянин!

К этому времени я уже привыкла видеть, как на моих глазах люди падают замертво. Я не в восторге, когда взрослый человек вдруг слабеет и умирает у моих ног, но и в ступор не впадаю.

Чтобы лучше понять случившееся далее в аэропорту Лос-Анджелеса, вам, будущим мертвецам, нужен новый взгляд на природу вашей физической сущности. До этого момента вы считали свои материальные тела человекообразным приспособлением для занятий сексом. Или для поглощения конфет в Хэллоуин. Да, ваше плотское «я» – это устройство, которое позволяет взаимодействовать с автомобильным рулем, стадом быков, пяльцами, обученными дельфинами, лаком для волос, крикетной битой, ректальными термометрами, специалистами по массажу горячими камнями, солеными крекерами, «Шанелью № 5», ядовитым сумахом, контактными линзами, проститутками, наручными часами, сильными течениями, ленточными червями, электрическими стульями, перцами чили, онкологами, американскими горками, соляриями, метамфетамином и миленькими шляпками. Без телесного «я» все вышеперечисленное было бы пустым звуком. Кроме того, тело – это холст, с помощью которого можно выразить себя в этом мире. И наконец, это единственный шанс заполучить реально крутую татуху.

Помимо того что физическое тело – способ и средство выражения, оно – и это третья истина – уютное и теплое защитное покрытие. Представьте латы, в которых вам хорошо. Другими словами, вы – это ваш собственный плюшевый мишка. Тело – сумка «Марк Джейкобс» со всем тем хламом, который и есть вы. В настоящий момент передо мной на полу аэропорта лежит незанятое мертвое тело. В иных обстоятельствах я бы такое не выбрала – дородный люмпен-пролетарий, средних лет шофер, чья последняя трапеза состояла из говядины с карри навынос, – но дареному коню в зубы не смотрят. На нем водительская форма из самой дешевой саржи. Убило его, по-видимому, рукопожатие Сатаны. Он неподвижно раскинулся на спине – натуральная фотография жертвы инфаркта. Несколько мгновений назад лицо было цвета языка, а теперь и оно, и руки, и вся кожа бледно-желтого оттенка. Во время приступа пальцы яростно разодрали пиджак, рубашку, а ногти в панике располосовали черноволосую грудь в алое месиво, в яркую пиццу «Маргариту». Забрызганная гемоглобином хромированная плашка с именем висит возле подмышки. На ней написано «Харви».

Выглядит он жутковато, но не хуже чем когда-то мертвая я на полу гостиницы в Беверли-Хиллз среди остатков поданного в номер обеда. Милый твиттерянин, не думай, что в свое время будешь выглядеть лучше.

От тела поднимается дух – я вижу его, но не так, как глаза видят дым или туман. Скорее, как нос видит запах. Это внутреннее ощущение вроде головной боли. Так же, как его кровь лилась из груди и собиралась в лужицу, его душа течет вверх, к потолку, синим плотным, будто жидкость, потоком. Сначала синева сгущается в ком, в кучу, в облако, быстро принимает форму эмбриона, как с картинки в учебнике, затем плода. У него тот синий цвет, какой видит язык, когда ешь взбитые сливки. Еще секунда – и полноразмерная синяя копия уже смотрит из-под потолка на мертвый оригинал.

Она изумленно глядит на свои смертные останки и хлопает ртом, как человек, который узрел нечто не укладывающееся в голове. Толпа же наблюдает за его последними мгновениями так, будто затем ей устроят экзамен по увиденному. Только я замечаю, как течет и поднимается в воздух призрак шофера. Я смотрю. Смотрит и Сатана. Его рука в плотно облегающей кожаной шоферской перчатке тянется к озадаченному духу. Зеваки взглядом продолжают жест, но ничего не понимают. Мы все слышим, как Сатана говорит: