Чак Паланик - Обреченные

– Бери, Мэдди, – шепнул он. – В кадре будет казаться, что он спит. Не торчать же тут весь день…

Он качнул обмякшим тельцем в мою сторону, я отшатнулась и тут кое-что увидела. В той же клетке, скрытый раньше манксом, сидел рыжий котенок. Это был мой последний шанс. Еще секунда – и меня увезли бы обратно в «Беверли Уилшир» с кошачьим трупом на коленях. Перед камерой и при свидетелях в лице работников приюта я ткнула толстым указательным пальцем в сторону рыжего комочка шерсти и сказала:

– Этого, папочка! – И звонко, по-мальчишечьи воскликнула: – Вот мой котенок!

Объект моей отчаянной страсти открыл зеленые глаза и посмотрел на меня.

Мать быстро проглядела карточку на клетке – вся биография котенка укладывалась в десяток слов – и шепнула отцу на ухо:

– Пусть берет рыжего. А мертвого положи обратно.

Стиснув зубы в коронках и не выпуская из рук дохлого манкса, отец возразил:

– Камилла, это же котенок, – и прошипел сквозь натянутую улыбку: – Эта тварь проживет еще черт знает сколько. – Он встряхнул пушистый трупик и хитро прибавил: – А если возьмем черного, сможем позвать ее бойфренда читать притчу о воскрешении Лазаря.

– Раз малышке Мэдди приглянулся именно этот котенок… – сказала мама и вынула из клетки дрожащий клубочек, – значит, он у нее и будет. – Встав так, чтобы сцена целиком попала на камеры, а сама она была в выгодном ракурсе, мама передала мне теплый комочек и одновременно шепнула папе, кивнув на карточку: – Не беспокойся, Антонио.

Тут вперед вышел фотограф журнала «Кэт фэнси», сказал: «Улыбочку!» – и нас троих ослепила вспышка.

21 декабря, 10:44 по тихоокеанскому времени

Лучшая мать года

Отправила Мэдисон Спенсер (Madisonspencer@aftrlife.hell)

Милый твиттерянин!

Я и вообразить не могла, что быть хорошей матерью – жутко трудное дело. Вот почему меня так разочаровывала моя мама. В самом деле какие тяготы подразумевает материнство? Достаточно скопить в чреве нужное количество свежих сперматозоидов и ждать, когда выйдет жизнеспособная яйцеклетка. Насколько я смогла выяснить, весь процесс происходит более или менее сам собой. А собственно для родов требовалось втиснуть в стерильную, отделанную кафелем комнату съемочную команду документалистов в полном составе: реквизиторов, осветителей, звуко– и кинооператоров, помрежей и гримеров. Результат я видела: мать, блаженствуя от прихода после укола меперидина, морской звездой раскинулась на чем-то вроде винилового помоста со специальными подставками для ног. Стилист прикрывает пудрой блеск ее скрупулезно депилированного лобка, и – вуаля! – выскакивает болотного цвета шарик моей новорожденной башки. Глава первая: я родилась. Этот волшебный киномиг абсолютно отвратителен. Милая мама лишь раз морщится, все остальное время, пока перемазанная слизью миниатюрная я протискиваюсь наружу из ее горячих внутренностей, сияющая улыбка не сходит с ее лица. Тут же следом за мной на свет появляется столь же неприятная на вид плацента. Без сомнений, уже тогда я надеялась, что акушер задаст мне хорошую взбучку. Устроит настоящую публичную порку. Только ребенок, выросший в подобной обстановке, полной любви и привилегий, может так отчаянно, как я, желать, чтобы его отлупили.

Мама ставила эту запись гостям на каждом моем дне рождения.

– Сняли одним дублем, – всякий раз сообщала она. – Тогда, слава Богу, Мэдисон была совсем тощей, не то что теперь. – И всегда заливалась смехом в мой адрес. Из-за этих фланговых ударов мне и хотелось, чтобы родители, не лукавя, вмазали мне по роже. Фонарь под глазом поведал бы о мелких пытках, которые я терпела каждый день.

Ты, милый твиттерянин, ты наверняка видел кадры из того фильма о рождении – их напечатали в журнале «Пипл». Бессердечные приятельницы по швейцарской школе точно их видели, и до самой смерти эти снимки (на них я размером с кусок срыгнутой пищи, красная, как спелый томат, перемазанная сыроподобной жижей, орущая на конце веревки-пуповины) я обнаруживала постоянно: то их тайком лепили мне на спину скотчем к свитеру, то печатали вместо портрета в школьном ежегоднике.

Родившись, я смогла лично убедиться, что материнство не требует особых навыков. Как мне представлялось в общих чертах, в свое время просыпаются разнообразные железы, ты же, по сути, раб или марионетка расписания телесных выделений – молозива, мочи, какашек. Ты всегда либо поедаешь, либо исторгаешь какую-нибудь жизненно важную слизь.

Вот это полное понимание материнства и побудило меня дать котенку Тиграстику лучшее воспитание, чем то, которое получила я. Я поклялась показать маме, как выполнять эту работу правильно.

– Вы бы прикрылись! – увещевала я голых родителей на пляже Ниццы, Нанси или Ньюарка. – Хотите, чтобы мой котенок вырос извращенцем? – Я отыскивала их пахучие заначки гашиша и спускала в унитаз, приговаривая: – Вы, может, и не заботитесь о безопасности своего ребенка, зато я о безопасности своего забочусь!

Естественно, кот стал идеальным способом отвлечь меня от религии. Я больше не отвечала за столом на звонок Иисуса. Вместо этого я повсюду носила Тиграстика на сгибе локтя и сценическим шепотом, непременно поблизости от родителей, наставляла:

– Может, мои родители и зомби, помешанные на сексе и наркотиках, но я никогда не дам им тебя обидеть.

Родители же просто были рады (с Иисусом я рассталась) и закрывали глаза на то, что я вечно держала Тиграстика при себе: и в Тайбэе, и в Турине, и в Топеке. Свернувшись клубочком, он спал рядом со мной в моих кроватях в Кабуле, Каире и Кейптауне. За завтраком в Банфе или в Берне я сказала:

– Нам не нравятся обезжиренные, проданные по принципам честной торговли сосиски из тофу. Мы требуем, чтобы нам их больше не подавали.

А в Копенгагене заявила:

– Мы хотим еще один шоколадный эклер, иначе мы не пойдем сегодня на премьеру «Богемы».

Само собой, Тиграстик оказался идеальным спутником для похода в оперу: по большей части он спал, но одним своим присутствием провоцировал у моих родителей-аллергиков едва сдерживаемые приступы гнева. В «Ла Скале», «Метрополитене», «Альберт-холле» – шлейф из кошачьих волос и скачущих блох тянулся за нами повсюду. Чем больше я отдалялась, с головой уходя в общение только со своим новым котенком, тем чаще отец разглядывал снимки и досье нищих детей, которых отдавали на усыновление.

Чем больше я замыкалась, тем активнее мама листала в ноутбуке списки недвижимости. Родители об этом даже не заикались, однако, несмотря на их махинации с соей, Тиграстик под моей опекой очень растолстел. Кормежка делала его счастливым, это делало счастливой меня; всего две недели переедания – и носить его стало все равно что тягать наковальню «Луи Виттон».