Чарльз Буковски - Возмездие обреченных

Леон был за столом. Он протянул мне почту.

— Леон, — сказал я. — Ты помнишь эту девушку с заплывшим глазом? Если придет еще раз, скажи, что я переехал. Уехал в Китай.

— В Китай, — кивнул Леон.

Китай… Когда вы дома работаете над романом, и текст ложится гладко, теряется ощущение, где вы — в Китае, или в Африке, или на Луне. Вы где-то далеко-далека, дни бегут беспорядочно, и вы теряете им счет. Я не помню точно, когда это случилось — семь, восемь или девять дней спустя. Я закончил роман и в тот же день приболел: у меня поднялась температура и стало знобить. Я вызвал доктора Атвуда. Он осмотрел мою грудь и обнаружил пятна, которых я не заметил. У меня была корь. К вечеру я уже весь был покрыт сыпью. Администрация отеля хотела отправить меня в больницу, но Атвуд отговорил их. Я был изолирован в комнате на третьем этаже.

Была ночь, когда пришел Валенти. Он пришел без предупреждения. Я не знаю, как он миновал Леона внизу, но я знал, что он сделал, когда увидел вывеску на моей двери: «Осторожно! Инфекция!». Он открыл дверь и вошел. Я глядел в потолок, когда дверь отворилась. В дверях стоял Валенти. В последний раз у него было заклеено пластырем одно ухо. Сейчас на голове у него был солидный марлевый тюрбан, скрепленный завязками под подбородком. Маленькая настольная лампа стояла на противоположном конце комнаты, и он не мог видеть меня достаточно хорошо.

— Джим! — голос его подрагивал. — В чем дело?

Я температурил и был раздражен. У меня не было никакого желания обсуждать чужие проблемы. Я хотел остаться один в сумерках комнаты со своими ужасными пятнами и лихорадкой.

— Твоя голова, — спросил я, — Линда?

— Да. Гвоздодером. Семь швов.

— Валенти, — сказал я. — Уйди, пожалуйста.

Он сел.

— Мне нужен твой совет.

— Нет, нельзя, Валенти, я болен. Это заразно.

Он встал.

— Что — заразно?

— Корь. У меня корь.

Потом я почти ничего не помню. Я помню только, что был слишком слаб для обороны. Я помню глухой удар кулака Валенти, обрушившегося на мою челюсть. Он свалил меня с кровати, потом подхватил, еще одним ударом отправил обратно в постель, и продолжил экзекуцию. Во время этих терзаний его черные глаза чудовищно поблескивали, и я понял, что он окончательно сошел с ума — что должно было когда-нибудь непременно произойти. Тут я подумал, что, наверное, Линда тоже подхватила корь, и Валенти пришел к напрашивающемуся самим собой заключению. Но у меня не было сил для объяснений, да и толку в них было мало. Я помню, как он стоял в проеме раскрытой двери, покачивая кулаком и всхлипывая.

— Думаешь, я поверил тебе — друг мой. Говно!

Корь прошла через две недели. А «гостинцы» Валенти висели мешками у меня под глазами еще месяц. Я настаивал, что и нос у меня сломан, но доктор Атвуд не согласился. Что касается трех потерянных зубов, то мой дантист забраковал их еще до прихода Валенти. Я никому ничего не говорил об этом. Я понимал, что никто не поверит мне все равно. Даже Атвуд — и тот сомневался. И Валенти, и Линда звонили пару раз, но Леон говорил им про Китай.

Ну, не в Китай, но в Нью-Йорк мне действительно нужно было — там выходила моя новая книга. И я решил съездить. Дорога займет немало времени, и лицо как раз поправится.

Я сидел в машине, наблюдая, как Джулио, филиппинец, укладывает мой скарб в багажник.

Неожиданно прозвучал звук автомобильного гудка, и я услышал, как кто-то выкрикнул мое имя. Новый «Шевроле» родстер, двухцветный, остановился у тротуара на противоположной стороне улицы. Это была Линда. Она респектабельно приветствовала меня взмахом руки. Я хотел рвануть прочь, но вместо этого помахал в ответ.

Она вышла и элегантно хлопнула дверцей родстера. Судя по всему, ей нравилось то, что она делала. Но было что-то странное в ее движениях — они были как-то скованы и роботоподобны. Когда она переходила улицу, направляясь ко мне, я разглядел, в чем дело: на шее у нее был стальной обруч с кожаной седловиной для подбородка. Валенти становился все более жестоким. Я глянул туда-сюда вдоль улицы — никогда нельзя сказать наверняка, откуда выскочит этот изувер.

— Джим! — воскликнула она. — Где ты пропадал?

— В Китае, — ответил я.

Я кивнул на ее ошейник.

— Как это он умудрился?

— Меня уже тошнит от этого Китая! Сколько можно! Не был ты ни в каком Китае! Ты нас больше не уважаешь! Он спустил меня с лестницы!

Она стояла на улице, просунув голову в салон машины. Она выглядела еще лучше прежнего. Ошейник был даже к лицу ей. Он поддерживал ее голову, как пьедестал.

— Ну, как корь? — спросил я.

— Бедный Джим, — сказала она. — Бедолага, Валенти сказал мне.

— Что тебе сказал Валенти?

— Что у тебя корь. Я поэтому и звонила, но там всегда одно и то же — в Китае!

— А у тебя что — не было кори?

— Мы тоже подумали, что это корь. Но это просто я съела что-то — клубники или еще чего-то там.

— И за это он сломал тебе шею?

— Да она не сломана, Джим! Там трещина только! И он изменился, Джим. Он совсем другой сейчас. Посмотри, что он купил мне!

Мы посмотрели на ее новый родстер.

— Хорош, — сказал я и закурил.

И тут я услышал, как кто-то опять выкрикнул мое имя. Знакомый голос. Валенти. Он припарковывался рядом с машиной Линды, давя на сирену и махая рукой.

— Джим! Мой старый paesano Джим!

— Линда, — сказал я. — Отступи-ка назад чуть-чуть.

— Но, Джим…

— Paesano!

Я выбросил сигарету в окно, отпустил сцепление и рванул к светофору. Они оба вопили и призывали жестами остановиться.

— Джим! — горланил Валенти. — Куда ты полетел?!!

— В Китай!!! — не своим голосом заорал я.

Правда часто нелицеприятна, но ее необходимо говорить.

В рассматриваемом случае правда заключается в том, что Дженни — некрасивая девушка. Она станет печальной героиней этой истории. Она низкоросла и до того толста, что жир буквально сочится из нее. Ее глупость вне потенциальных возможностей моего пера. Более того, она внушает мне отвращение. Нет, это неправда, она не внушает мне отвращения. Но она поступает в отношении меня как-то так, что мне делается нехорошо. Она огорчает меня. Когда я думаю о ней, чувство безысходности овладевает мной, и я понимаю, что с неравенством мужчины и женщины ничего не поделаешь. Я не питаю ненависти к Дженни, но я определенно презираю принципы, которыми она руководствуется. Хотя в чем заключаются оные, я не в состоянии уразуметь.

Однажды вечером — запыхавшаяся, с выброшенными вперед руками — она ввалилась в мою комнату. При этом она визжала от восторга, а из глаз ее буквально сыпали искры. Я оторвался от своей пишущей машинки и попросил объяснений.