Чарльз Буковски - Возмездие обреченных

— Он не умер, а вот его родители собирались звонить в полицию. Я весь вечер уговаривал их не делать этого. Если бы они позвонили в полицию, это бы убило твою мать! Ты понимаешь это?

Я молчал.

— Я должен заплатить им, чтобы они успокоились. Плюс затраты за медицинское обследование. Но я возьмусь за тебя, я буду пороть тебя, пока ты не исправишься. Обещаю: я сделаю из своего сына человека.

Он стоял в дверях, огромный и неподвижный. Я смотрел в его глаза, сверкающие под густыми бровями.

— Предпочитаю полицию, — сказал я. — Сдай меня лучше полицейским.

Он стал медленно надвигаться на меня.

— Полиция понятия не имеет, что им делать с такими людьми, как ты.

Я поднялся с кровати и сжал кулаки.

— Ну, давай, подходи, — процедил я. — Я сделаю тебя!

Он атаковал так стремительно и удар его был такой сильный, что я ничего не успел почувствовать, только ослепительная вспышка — и я лежу на полу.

— Тебе лучше убить меня сейчас, — сказал я, поднявшись, — иначе, когда я выросту, я убью тебя!

От следующего удара я закатился под кровать. Мне захотелось остаться там навсегда. Я смотрел на пружины, и они казались мне такими приветливыми и прекрасными. Я расхохотался, это был панический смех, но я никак не мог остановиться, потому что вдруг подумал, что, возможно, Симпсон и вправду дрючил какую-нибудь девчонку под нашим домом.

— Чего ты смеешься! — заорал отец. — Нет, ты не мой сын, ты — сын Сатаны!

И тут я увидел его огромную руку, тянущуюся за мной под кровать. Когда он был уже готов сцапать меня, я обхватил его кисть обеими руками и что было мочи впился в нее зубами. Раздался страшный вопль, и рука исчезла. Я ощутил вкус его плоти у себя во рту и сплюнул. Симпсон выжил, подумал я, но мне, похоже, предстоит скоро умереть.

— Ну что ж, — послышался спокойный голос отца, — раз ты так этого хочешь, видит Бог, ты это получишь.

Я лежал и ждал, ждал и вслушивался в доносившиеся до меня звуки. Я распознавал голоса птиц, гул проезжающих машин, я даже различал удары собственного сердца и движение крови по венам. Еще я слышал дыхание отца и, подвинувшись глубже под кровать, я ждал, ждал — что же будет дальше.

Гарри очнулся в своей кровати с похмелья. Тяжелое похмелье.

— Ох, бля, — простонал он.

В его комнатке имелась маленькая раковина.

Гарри поднялся, доплелся до раковины, пустил воду и сунул голову под струю. Освежившись, он напился, еще поплескал на лицо и утерся майкой.

Шел 1943 год.

Гарри собрал разбросанную по полу одежду и стал медленно одеваться. В комнате было темно, лишь редкие лучи света пробивались сквозь дыры опущенных штор. Комната с двумя окнами. Классное местечко.

Гарри вышел в коридор и направился к туалету. Усевшись на толчок, он поразился тому, что из него еще что-то вываливалось. Гарри не ел вот уже четыре дня.

«Боже, — думал он, — чего только нет у людей: кишки, рты, легкие, уши, пупки, половые органы… чего там еще… волосы, поры, язык, у многих зубы, да много чего… ногти, ресницы, пальцы, колени, животы… Все это так скучно. Почему никого это не угнетает?».

Гарри подтерся грубой туалетной бумагой — одна из достопримечательностей меблирашек. Без сомнения, домовладелицы подтираются чем-нибудь получше. Знаем мы этих религиозных дам, с их давным-давно почившими мужьями.

Гарри подтянул штаны, спустил воду и вышел, миновал лестницу и оказался на улице.

Было часов одиннадцать. Он пошел на юг. Похмелье было зверское, но Гарри не унывал. Это означало, что вчера он оказался в нужном месте в нужное время. Порывшись в карманах, Гарри отыскал окурок. Он остановился, осмотрел смятый и почерневший бычок, достал спички и попытался зажечь. Он чиркал, но пламя не вспыхивало. Гарри не отступался. Только с четвертой спички, которая обожгла пальцы, он прикурил. Затянувшись, Гарри закашлялся и почувствовал спазмы в животе.

Мимо прошелестел автомобиль. В нем было четверо парней.

— ЭЙ, СТАРЫЙ ПЕРДУП! СДОХНИ! — прокричал один, остальные рассмеялись.

Автомобиль скрылся. Сигарета все еще дымилась. Гарри снова попробовал затянуться. Выпустил колечко голубого дыма. Колечко ему понравилось, и он побрел дальше.

Так он шел под теплыми солнечными лучами и думал: «Вот иду и курю сигарету».

Гарри добрался до парка напротив библиотеки. Сигарета стала обжигать пальцы, и он с сожалением бросил ее. Зайдя в парк, он отыскал укромное местечко возле статуи. Это был памятник Бетховену. Композитор шел, опустив голову, заложив руки за спину, глубоко погруженный в свои мысли.

Гарри растянулся на траве. Подкошенная, она была неуютным ложем. Травинки стали жесткими и острыми, но от них исходил свежий дух. Дух умиротворения.

Налетела мошкара и закружила над лицом. У каждой мошки была своя траектория. Траектории пересекались, но насекомые никогда не сталкивались.

Они были такие крохотные, но и эти крохи что-то искали. Гарри смотрел сквозь рой на небо. Оно было голубое и бездонное, черт бы его побрал. Гарри смотрел в эту голубую бездну и пытался что-нибудь постичь. Но у него ничего не получалось. Ни ощущения вечности, ни Бога, ни даже Дьявола. Чтобы найти Дьявола, нужно сначала отыскать Бога. Они ведь идут в такой последовательности, кажется.

Гарри не любил тяжеловесных мыслей. Тяжеловесные мысли могут привести к тяжелым ошибкам.

Гарри принялся было размышлять над самоубийством, но потом как-то отвлекся на мысли о том, как бы купить новую пару ботинок.

Главная проблема самоубийства — это мысль о том, что там может оказаться хуже. В конце концов Гарри пришел к заключению: единственное, что ему сейчас нужно — это бутылка холодного, ледяного пива с очаровательными водяными бусинками на стекле и влажной этикеткой.

Представляя себе желанную бутылку пива, Гарри задремал. Его разбудили голоса. Голоса юных школьниц. Они хихикали и шептались:

— Ооооо, смотри!

— Он спит!

— Может, нам разбудить его?

Гарри наблюдал за ними сквозь прищуренные глаза. Он не мог разобрать, сколько их точно, видел только разноцветные платья: желтые, красные, голубые, зеленые пятна.

— Знаете, а он красивый!

Девчонки прыснули, рассмеялись и убежали.

Гарри снова закрыл глаза.

Что это было?

Ничего подобного с ним раньше не случалось. Они назвали его «красивым». Это бодрило и очаровывало. Какая доброта!

Но ведь они не вернутся.

Гарри поднялся и пошел туда, где парк выходил на проспект. Он отыскал свободную скамейку и уселся. На соседней скамье расположился какой-то бродяга. Он был намного старше Гарри. От него веяло чем-то дремучим и безжалостным, что напомнило Гарри отца.