Владимир Сорокин - Первый субботник

– Ну я…

– Без ну!

– Ну… меня интересовало… просто так интересовало…

Зинаида Михайловна понимающе покачала головой:

– Сколько тебе лет, Чернышев?

– Двенадцать.

– Двенадцать… Взрослый человек. У тебя сестра есть?

– Нет.

Зинаида Михайловна повертела в руках карандаш:

– Нет… Слушай! А на прошлой неделе ты дрался с Ниной Зацепиной! Ты тоже хотел посмотреть, что у нее под трусами?!

– Да нет, нет… это я… там совсем другое было…

– Ну-ка, посмотри мне в глаза. Сейчас хоть не ври.

Чернышев опустил голову.

– Ведь тоже хотел посмотреть. Правда? А?

Он кивнул.

Зинаида Михайловна улыбнулась:

– Чернышев, ты только не думай, что я над тобой смеюсь, или собираюсь наказывать за это. Это совсем другое дело. Тебе двенадцать лет. Самый любопытный возраст. Все хочется узнать, все увидеть. Я же помню, я тоже была когда-то двенадцатилетней. Или ты думаешь, завуч так и родился завучем? Была, была девчонкой. Но у меня был брат Володя. Старший брат. И когда пришла пора, он мне все показал. Чем мальчик отличается от девочки. И я ему показала. Вот. Так просто. И никому не потребовалось юбки задирать. А выросли нормальными людьми. Он летчик гражданской авиации, я завуч школы. Вот.

Чернышев исподлобья посмотрел на нее.

Зинаида Михайловна продолжала улыбаться:

– Как видишь, все очень просто. Правда, просто?

– Ага…

– Ну, у тебя есть какая-нибудь родственница твоего возраста?

– Нет. У меня брат двоюродный есть… а сестер нет…

– Ну, а подруга, настоящая подруга есть у тебя? Подруга в лучшем смысле, друг настоящий? Которой можно доверить все?

– Нет. Нет…

Зинаида Михайловна отложила карандаш в сторону, почесала висок:

– Жалкое вы поколение. Ни сестер, ни подруг… В восемнадцать опомнятся, наделают глупостей…

С минуту помолчав, она встала, подошла к двери, заперла ее двумя поворотами ключа. Потом, быстро пройдя мимо Чернышева, задернула шторы на окне:

– Запомни, Чернышев, заруби себе на носу: никогда не старайся узнать что-то нечестным путем. Это знание тебя только испортит. Иди сюда.

Чернышев повернулся к ней.

Она отошла от окна, подняла свою коричневую юбку и, придерживая ее подбородком, стала спускать колготки, сквозь которые просвечивали голубые трусики.

Чернышев вобрал голову в плечи и попятился.

Зинаида Михайловна стянула колготки, сунула обе ладони в трусы и, помогая задом, спустила их до колен.

Чернышев отвернулся.

– Стой! Стой же, дурак! – придерживая юбку, она схватила его за руку, повернула к себе. – Не смей отворачиваться! Для тебя же стараюсь, балбес! Смотри!

Она развела полные колени, потянула за руку Чернышева:

– Смотри! Кому говорю! Чернышев!

Чернышев посмотрел и снова отвернулся.

– Смотри! Смотри! Смотри!

Она надвигалась на него, растопырив ноги.

Губы Чернышева искривились, он захныкал.

– Смотри! Ты же хотел посмотреть! Вот… вот…

Она выше подняла юбку.

Чернышев плакал, уткнув лицо в рукав.

– Ну, что ты ревешь, Чернышев. Прекрати! Замолчи сейчас же. Ну, что ты испугался? Замолчи… да замолчи ты…

Она потянула его к стоящим вдоль стены стульям:

– Садись. Садись и успокойся.

Чернышев опустился на стул и зарыдал, зажав лицо руками.

Зинаида Михайловна быстро опустила юбку и села рядом:

– Ну, что с тобой, Чернышев? Что с тобой? Сережа?

Она обняла его за плечи.

– Хватит. Слышишь? Ну, что ты – девочка? Первоклашка?

Чернышев продолжал плакать.

– Как не стыдно! Ну, хватит, наконец. Ты же сам хотел этого. А ну-ка, замолчи! Так распускаться! Замолчи!

Она тряхнула его.

Чернышев всхлипнул и смолк, съежившись.

– Ну вот… вытри слезы… разве можно реветь так… эх ты…

Всхлипывая, Чернышев потер кулаком глаза.

Зинаида Михайловна погладила его по голове, зашептала:

– Ну, что ты? Чего ты испугался? А? Ответь. Ну-ка ответь! А? Ответь.

– Не знаю…

– Ты что, думаешь, я расскажу всем? Глупый. Я же специально окно зашторила. Обещаю тебе, честное слово. Я никому не расскажу. Понимаешь? Никому. Ты веришь мне? Веришь?

– Верю…

– Чего ж испугался?

– Не знаю…

– И сейчас боишься? Неужели боишься?

– Не боюсь… – всхлипнул Чернышев.

Зинаида Михайловна зашептала ему на ухо:

– Ну, честное партийное, никому не скажу! Честное партийное! Ты знаешь, что это такое – честное партийное!

– Ну… знаю…

– Ты мне веришь? А? Говори. Веришь? Я же для тебя стараюсь, глупый. Потом спасибо скажешь. Веришь, говори?

– Ну… верю…

– Не – ну, верю! А – верю, Зинаида Михайловна.

– Верю, Зинаида Михайловна.

– Не будешь реветь больше?

– Не буду.

– Обещаешь?

– Обещаю.

– Дай честное пионерское, что не будешь реветь и никому не скажешь!

– Честное пионерское.

– Что, честное пионерское?

– Не буду реветь и никому не скажу…

– Ну вот. Ты наверное думал, что я смеюсь над тобой… думал, говори? Думал? Ведь думал, оболтус, а? – тихо засмеялась она, качнув его за плечи.

– Немного… – пробормотал Чернышев и улыбнулся.

– Глупый ты, Чернышев. Тебе что, действительно ни одна девочка это место не показывала?

– Неа… ни одна…

– И ты не попросил ни разу по-хорошему? Посмотреть?

– Неа…

– А хотел бы посмотреть? Честно скажи – хотел бы?

Чернышев пожал плечами:

– Не знаю…

– Не ври! Мы же на чистоту говорим! Хотел бы? По-пионерски! Честно! Хотел бы?!

– Ну… хотел…

Она медленно приподняла юбку, развела пухлые ноги:

– Тогда смотри… смотри, не отворачивайся…

Чернышев посмотрел исподлобья.

Она поправила сползшие на сапоги колготки и трусы, шире развела колени:

– Смотри. Наклонись поближе и смотри…

Шмыгнув носом, Чернышев наклонился.

– Ну, видишь?

– Вижу…

– А что же сначала испугался? А?

– Не знаю… Зинаид Михална… может не надо…

– Как тебе не стыдно! О чем ты только что говорил? Смотри лучше!

Чернышев молча смотрел.

– Тебе видно хорошо? – наклонилась она к нему. – А то я встану вот так…

Она встала перед ним.

Чернышев смотрел в ее густо поросший черными волосами пах. Над ним нависал гладкий живот с большим пупком посередине. На животе ясно проступал след от резинки.

– Если хочешь, можешь потрогать… потрогай, если хочешь… не бойся…

Зинаида Михайловна взяла его еще влажную от слез руку, положила на лобок:

– Потрогай сам… ну… потрогай…

Чернышев потрогал мохнатый холмик.

– Ведь нет же ничего странного, правда? – улыбнулась покрасневшая Зинаида Михайловна. – Нет? А? Нет, я тебя спрашиваю?

Голова ее покачивалась, накрашенные губы нервно подрагивали.

– Нет.

– Тогда потрогай еще.

Чернышев поднял руку и снова потрогал.

– Ну, потрогай еще. Вниз. Вниз потрогай. Не бойся…