Чарльз Буковски - Записки старого козла

— ты что, пытаешься шутить?

— да ты знаешь, о чем я: это все надираловка. трусы на полу, недоотстиранные от летнего поноса, она шагает в ванную победной поступью, а ты валяешься на кровати, как расползшаяся квашня, таращишься в потолоки думаешь: что вся эта хренотень значит? и потом остаток вечера слушаешь ее пустопорожнюю трескотню… а ведь у меня еще есть дочь, м-да, слышь, я, наверное, ханжа или педик, ну, или что-то в этом роде, как думаешь?

— да нет, брат, я понимаю, о чем ты. мне тут припомнился один случай, как-то приятель сосватал мне бабенку, ну я и завалил к ней с пинтой и с порога отстегнул еще десятку, мы неплохо покувыркались, я не рассчитывал там на всякие духовную близость, родство душ и тэ дэ и тэ пэ. просто опростал яйца, расслабился, лежу, таращусь в потолок, жду, когда она в ванную свалит, а она пошарила под диваном, вытянула оттуда какую-то ветошь и протягивает мне, чтобы я подтерся, значит, меня чуть не вывернуло наизнанку, эта чертова тряпка аж задубела вся. но я отыграл как профи, отыскал мягкое местечко и подтерся, знаешь, пришлось изрядно постараться, чтобы отыскать свободный пятачок на той тряпице, а она потом спокойно подтерлась этой же ветошью, я тут же свалил без оглядки, так что если ты хочешь назвать это ханжеством, валяй — я ханжа.

некоторое время они сидели молча, попивая пиво.

— но не надо впадать в крайности, — заговорил Мосс.

— мм?

— встречаются и хорошие женщины.

— МММ…

— да, понимаешь, тогда все идет правильно, у меня была одна такая подружка, боже, это было как в раю. никаких покушений на твою душу и всякое такое прочее.

— ну и что же случилось?

— она умерла совсем молодой.

— хреново.

— хреново, да. я чуть до смерти тогда не упился, они снова обратились к своим бутылкам.

— как это получается? — спросил Андерсон.

— получается — что?

— что мы с тобой соглашаемся почти во всем?

— так мы же как-никак друзья, я надеюсь, дружба — это и есть совпадение предрассудков.

— Мосс и Андерсон, команда, нам бы на Бродвей.

— зал будет пуст.

— да уж.

(молчание, молчание, молчание.) затем:

— пиво становится все больше похоже на мочу.

— ага… Гарза… я с Гарзой никогда не выигрывал.

— у него невысокие ставки.

— но теперь, когда Гонсалес больше не начинающий жокей и лишился льгот, может, Гарзе и дадут лошадей получше.

— Гонсалес… у него кишка тонка, плоховато в повороты вписывается.

— да, но он зарабатывает больше, чем мы с тобой.

— ну, это неудивительно.

— да уж конечно.

Мосс бросил пивную бутылку в мусорку и промахнулся.

— я никогда не был спортсменом, — пояснил он. — господи, в школе, когда собирали команду, меня брали предпоследним, кроме меня оставался только самый последний кретин. Винчелл — так его звали.

— е-мое, и что же стало с этим Винчеллом?

— теперь президент сталепрокатной компании.

— бог ты мой!

— хочешь узнать про остальных?

— валяй.

— отличник и герой, Гарри Дженкинс, сидит в Сан-Квентине.

— блин! кого же сажают — тех или не тех?

— да всех: и тех, и не тех.

— вот ты побывал за решеткой, как там?

— да как и везде.

— в каком смысле?

— ну, в смысле, такой же социум со всеми его прибамбасами. там все делятся по своему ремеслу, аферисты никогда не будут якшаться с угонщиками, угонщики с насильниками, а насильники с шишкотрясами. и вертикаль выстраивается по принципу — кто за что сел. вот, например, производитель порнухи стоит куда выше, чем, скажем, совратитель малолеток.

— ну а ты по какому принципу их делил?

— да по тому же — кто за что сел.

— ну хорошо, а в чем разница между парнем, владеющим огромным домом, и первым встречным на улице?

— парень с огромным домом — такой же лузер, только он хотя бы попытался.

— ладно, ты победил, мне нужна баба. Мосс отлучился к холодильнику, принес еще пару бутылок пива, откупорил их и сказал:

— баба, шлюха, пиздятина… какой-то базар пятнадцатилетних щеглов, я что-то совсем уже отгорел, не могу больше вникать во всякие там тонкости и деликатности, а некоторые мужики умеют от природы, знаешь, мне постоянно вспоминается Джимми Давенпорт. блядь, это было такое самовлюбленное говно и ничтожество, но бабы сходили по нему с ума. отвратительное и мерзкое существо, после того как выебет очередную дуру, он делал вид, что идет в ванную, а сам заглядывал в холодильник и давай ссать во что попало — в миску с салатом, в пакет с молоком, он считал, что это очень смешно, затем появлялась она, присаживалась рядышком, и ее глаза просто вылезали из орбит от любви к этому ублюдку, однажды Джимми привел меня к своей подружке домой и показал, как он это проделывает, все хотел сдружиться со мной, поэтому и открылся, иногда, кстати, и мне перепадало, с тех пор я усвоил, что большинство красивых баб всегда выбирают самых отвратных мудаков и очевидных фальшивок, или я просто завидую им и мое мнение предвзято?

— ты прав, брат, бабы любят фальшивок, потому что те красиво врут.

— отлично, допустим, это так и самка производит потомство от фальшивки — разве это не противоречит закону природы: сильный спаривается с сильнейшим? что это за общество, которое допускает такое?

— законы общества и законы природы — разные вещи, у нас противоестественное общество, поэтому скоро все полетит к чертям в ад. интуитивно бабы чувствуют, что всякие подонки более живучи в нашем обществе, поэтому они и предпочитают их. родить и вырастить ребенка — больше баб ничего и не волнует.

— значит, по-твоему получается, это из-за баб мы сейчас стоим на пороге ада?

— есть такое слово — «женоненавистник».

— а Джимми Давенпорт, значит, король.

— Король Ссыкунов. пизда предала нас, их крошечные яйцеклетки лежат вокруг нас штабелями…

— называй это — женоненавистничество. Мосс поднял бутылку пива:

— за Джимми Давенпорта! Андерсон поднял свою:

— за Джимми Давенпорта! они выпили до дна. Мосс притащил еще пару:

— за двух одиноких старперов, обвиняющих в этом всех баб…

— а мы ведь и вправду пара говнюков, — ответил Андерсон.

— это уж точно.

— слышь, а у тебя действительно нет на примете пары завалящих поблядушек?

— ну почему же…

— так может, попробуешь?

— ну ты и хмырь, — сказал Мосс, затем встал и поплелся к телефону.

он набрал номер и стал ждать.

— алло, Шарен? — ожил Мосс — ох, Шарен, это Лу… Лу Мосс… помнишь? ну, вечеринка на Кателла-авеню у Бринсона… жаркая была ночка… да я понимаю, что вел себя как скотина, но ведь потом у нас все получилось, помнишь? ты всегда нравилась мне, твое лицо, знаешь, я считаю, что твое лицо — это классика, нет, всего пара-тройка пива, как там Мэри Лу? она молодчага… знаешь, ко мне тут друг приехал… что? он преподает философию в Гарварде… без шуток… нет, не пидор… да, я в курсе, что Гарвард — это юридическое заведение! но где Элоизы, там и Ебеляры. что? «шевроле» шестьдесят пятого… да, только что выплатил последний взнос… когда? а у тебя сохранилось то зеленое платье с таким крученым пояском, свисающим до попки? да я не потешаюсь, действительно очень сексуально… и красиво, я постоянно думаю о тебе и о курицах, шутка, шутка… ну так как насчет Мэри Лу? отлично, здорово, только предупреди ее, что это очень вежливый тип. умный, скромный и все такое… о, это мой дальний родственник, кузен… из Мэриленда… что? да господи, у меня мощная и влиятельная семья!., серьезно? да не смеши меня, короче, он приехал, закончил свои дела и сегодня свободен, нет, естественно, он не женат! ну почему я вру? нет, все это время я думал о тебе — этот ниспадающий поясок, — я понимаю, что сейчас скажу банальность, но это класс, ты — высший класс, что шумит? радио и калорифер, сходить куда-нибудь на Стрипе? да ну, там одни пацаны желторотые кучкуются, может, лучше просто прихвачу банку с собой? ладно, извини, нет, когда это я называл тебя старухой?., господи, ну ты же знаешь меня и мой поганый язык… нет, я позвонил бы, но меня отправили из города, сколько ему лет? тридцать два, но выглядит он моложе, получил какой-то грант, скоро летит в Европу, преподавать в Гейдельберге. да кроме шуток… так, через сколько? отлично, Шарен. увидимся, сладенькая.