Крис Вормвуд - По дорожкам битого стекла

«Вы тащите свои маленькие трагедии через всю жизнь, как крест на Голгофу. И с каждым шагом всё тяжелее. То, что нас породило — убьёт нас», — промелькнула в голове Макса отчаянная мысль. Не беда, что его крест был всего лишь гитарой, но за время пути она стала просто свинцовым грузом. Свинец, как на саркофаге. Ему вдруг захотелось, чтобы его прах навеки обрёл покой в деревянном гробу гитары. Нет, скорее уж где-нибудь в пакетике от чипсов, наглухо прилипшем ко дну мусорной корзины. Но было ещё слишком рано, чтобы становиться прахом. За этот жизненный цикл мы успеем побывать жидкостью, мякотью, твердью, дымом и пеплом.

Перед ним раскинулся город без лица. Там под бессмысленной маской из дешёвого пластика лишь коварная улыбка голого черепа. Глазницы пустоты. Сотни светлячков разбиваются о бетон, фосфорицирующие воды плещутся у ног. Пора бы стать патриотом и наесться родной земли. Города живые, только Москва была кадавром. Она казалась настолько ужасной, что не хотелось даже думать о ней, о сущностях её обитателей, наполняющих собой бетонные коробки.

Хотелось просто лечь на асфальт, впитывая последнее ночное тепло, или просто загорать под осколком луны. Улицы несли вперёд, спариваясь друг с другом, они порождали переулки и проспекты. Чужой незнакомый город оказался предсказуем до боли. Так просто запомнить, куда ты шёл, даже не пытаясь заблудиться в этом центре дырявой вселенной.

Москва искрилась, словно потухающий костёр. Рой светлячков рассекал бурое марево. Трасса так похожа на реку с раскалённой лавой. Сейчас всё казалось до ужаса сюрреалистическим, словно смотришь кислотный сон или крутишь перед глазами калейдоскоп. А ноги несли дальше. Вдоль проспектов и бульваров к воде. Река пахла смертью или морем. Гниющие рыбы, отбросы, водоросли, чьи-то неопознанные трупы, запутавшиеся в корягах. Москва — город-кадавр, во чреве которого ещё продолжают копаться черви, имитируя жизнь столицы. Они впитывают его ядовито-гнилостные соки, рвут на части его плоть, перерабатывают в отходы. Её лицо, как трещины асфальта, рыхлая брусчатка. Её вены — трубы с гнилой водой.

Макс больше любил ночные автобусы, чем города. Там на жёстком сиденье, обитом дешёвым винилом, он чувствовал себя вне времени. Можно было ощущать себя сущностью, живущей целую вечность за этими цветастыми шторами с запахом резины, воображая себя артистом бродячего цирка, заблудившимся в путях вечных гастролей. Когда не было денег, он путешествовал автостопом, но это давалось ему с трудом. Ненависть к красношеим водителям КАМазов жила в нём всегда. Но жизнь казалась просто немыслимой без проплывающей линии горизонта за окном.

Ночь дарила галлюцинации на трезвую голову. Слабее, чем от кислоты или других веществ, но в то же время, неумолимо приятных. Это как, когда болеешь в детстве и смотришь часами на белый потолок, затянутый маревом темноты. Если смотреть на него долго, то тьма источает жёлтые искры, позднее они рождают в себе таинственные картины.

Герман шёл на звук, на эту странную песню в царстве бетонных домов. Незнакомый низкий голос резонировал от стен. В нём была сила. И нельзя было различить слов этой песни или звона гитарных струн. Эта музыка, которая вроде бы есть, но её нет. Если забыться и включить разум, то чарующие звуки потустороннего мира рассыплется на обломки несвязных аккордов. Эта песня похожа на призыв. Она идёт не от ума, а от сердца. Это было оскорбительно для его идеального слуха. Очаровательная какофония, порнография звука.

Герман вошёл в арку. В этом узком не очень московском дворе музыка стала ещё громче. От этого можно сойти с ума.

Там в свете лунного фонаря сидел кто-то. Терзая струны гитары, он продолжал свою песню. Незнакомец наконец-то заметил, что не один. Его глаза распахнулись, словно он вышел из транса. Музыка смолкла, но всё ещё дребезжали стёкла.

— Ты кто? — спросил Герман, но в тот же миг, это вопрос показался ему глупым.

— Я Тот, — ответил уличный музыкант. — Это как Тот или Этот, а может быть не Тот. Короче, зови меня Максом.

Его мимика и интонации успели в краткий миг перейти от растерянного испуга до дружелюбной заинтересованности. У Макса оказалось неожиданно крепкое рукопожатие.

Герман присел рядом, поздно вспомнив про недавний дождь.

— Ты откуда? — спросил у него Ворон.

— Я оттуда, где ещё светит солнце.

— Я ненавижу солнце, оно щиплет мне глаза.

— Там это не больно.

Они закурили, провожая белый дым в чёрную ночь. Герман морщился от запаха этих дешёвых сигарет, но что ещё можно было ожидать от такого человека как Макс. «Если отпустить его сейчас, то это будет просто ещё один странный человек, которого я видел всего раз в жизни».

— Я знаю тут за углом один бар, просто бухло уже не продают… — начал Герман.

— Чувак, у меня же нет денег.

— Деньги — просто бумага, поэтому я угощаю, — сказал он.

Макс встал, отряхивая свои джинсы, на которых уж не было живого места от дырок и заплаток. Он выглядел довольно странно. В своей явно не по размеру армейской куртке, испещрённой различными надписями вроде «Реализуй свои преступления». Вместо пояса он использовал нечто похожее на пулемётную ленту.

Герман разглядывал его лицо. Макс выглядел мило, но был совсем не в его вкусе. Длинные светлые волосы до плеч. Аккуратный нос и широкие скулы. Какой-то слишком светлый взгляд, в котором ещё светятся искры наивности.

Она направились к одному бару на Китай-Городе, который казался Герану самым антуражным местом во всей Москве. Он походил на сомнительные заведения из американских фильмов восьмидесятых. Яркие вывески с рекламой элитного пива, плакаты с полуголыми женщинами, абажуры, по форме напоминающие маковые цветы и пустующий стриптизёрский шест. Беззвучный телевизор транслировал музыкальный канал, а из колонок доносилась песня Cockney Rebel — «Sebastian». Герман сразу узнал этот трэк. Было время, когда он интересовался британским глэм-роком.

— Одни меня звали Себастиан, другие — просто козёл, — произнёс Макс полушёпотом.

— Чего?

— Да так, просто кое-что другое напомнило.

Ночь за окном расцветала новыми красками с каждым новым глотком виски. Все ярче мерцали огоньки клуба. Герман любил пить чистый «Джек», Макс же предпочитал «Вайт Хорс» с колой.

Их разговор тёк в странное русло созерцательности мира. Пожалуй, его можно было бы даже нарисовать. Галлюциногенные ночи Москвы очень этому способствовали. Герман и Макс были не слишком похожи, столь же незначительными были их кардинальные отличия. И с каждым словом зарождалось это чувство, что их встреча не случайна.

— Клепаешь свою фальшивую Америку из этикеток «Джек Дениэлса»? — усмехнулся Макс, — Какая разница? Внутри нас Россия. Её не вытравить даже отборнейшим забугорным пойлом. Она как вирус. И если ты родился в ней, то ты болен. Дар? Проклятье? Просто данность, — ответил Герман.