Ирвин Уэлш - Экстази

— Черт побери… — с чувством выдохнул Денби, когда мальчуган, который, как и его предшественница, с ранних лет был привычен к анальным развлечениям своего хозяина, застонал под маской.

— Следующий! — взревел Денби, вынимая пенис под одобрительный шум толпы.

Хакур пренебрежительно взобрался на овцу верхом, и двое прислужников развели ей в стороны задние ноги. Лорд осмотрел гладко выбритый участок вокруг заднего прохода животного. Затем, по поданному им знаку, один из слуг смазал маслом анус скотины.

Несмотря на силу, с которой ее держали слуги, овца оказала отчаянное сопротивление, извиваясь и отбрыкиваясь, пока Денби с трудом входил в нее. Граф затолкнул свой пенис глубже, лицо его залилось краской, и громогласный крик заполнил помещение:

— ПОДЧИНИСЬ МНЕ, ЧЕРТ ПОДЕРИ!… Я -ГРАФ ДЕНБИ! Я ПОВЕЛЕВАЮ ТЕБЕ ПОДЧИНИТЬСЯ!

Овца отчаянно сопротивлялась, и Денби был не в силах умерить свои восторги.

— Я — ДЕНБИ… — вскричал он, заливая анус животного своей спермой.

Крики одобрения раздались из толпы, когда Денби, тяжело дыша, вытащил свой пенис из сладострастного укрытия и пришел в себя.

— Ну же, Денби? — обратился к нему Маркус Кокс.

Графу не сразу удалось вновь обрести дар речи.

— Никогда еще я не наслаждался так, как сегодня этим пари, любезный сударь, и никто не удовлетворял мою похоть так, как это последнее существо, достойное всяческого обожания. Слепая покорная тварь, откормленная на убой, не смогла бы увлечь меня так своею страстью… нет, это было больше, чем простое совокупление, — духовное слияние, какое я пережил с моим сладостнейшим и восхитительным партнером, превзошло все мыслимые пределы… это была истинная встреча наших душ… это было волшебное и самое что ни на есть человечное соитие.

Слушавшие его молодчики с трудом сдерживали смешки, но Денби продолжал:

— Это последнее прекрасное совокупление было либо с прелестной девицей, либо с послушным мальчиком-слугой… да это и не важно. Я знаю лишь, что, кто бы это ни был, этому партнеру суждено стать моим. Я заявляю, что уплачу хозяину награду в сто фунтов стерлингов за услугу этого

соития!

— Это щедрая награда, граф Денби, и я ее без колебаний принимаю.

Денби узнал голос Хакура.

— Так это был парень! Я так и знал! Восхитительный мальчуган! Сто фунтов потрачены не зря! — воскликнул Денби, вызвав приступ смеха у своих зрителей. — Овца, девица и мальчишка, в таком порядке — держу пари!

Последние слова Денби потонули во взрыве бурного хохота. Когда повязку сняли с его глаз, граф вскричал с вынужденным весельем в голосе:

— Мой Бог! Овца! Глазам не верю! Прекрасное животное — и с таким божественным терпеньем!

— Джентльмены! — Хакур поднял свой бокал и голос. — Джентльмены! Как человек, далекий от салонных споров праздных теоретиков, хочу отметить интересный факт! Пусть нас рассудят друзья-юристы, — но содомия — есть содомия!

Деревенские молодчики запели нестройными голосами:

Пусть кто-то любит мальчуганов, А для кого-то лучше тетки, Моя овечка всех милее, Люблю чесать ее по холке.

Рукопись упала из рук Перкса на пол кабинета. Он поднял трубку телефона и набрал номер издателя Ребекки.

— Джайлз, я думаю, ты должен срочно приехать. Срочно.

Джайлз по голосу понял, что Перке в панике.

— Что случилось? Что с Ребеккой? Она в порядке?

— Нет, — зло усмехнулся Перки, — она совсем, блин, не в порядке. Она очень даже не в порядке.

— Сейчас буду, — ответил Джайлз.

Джайлз, не мешкая, приехал в дом Перки и Ребекки в Кенсингтоне. Он с ужасом читал рукопись, которая становилась чем дальше, тем хуже. Ребекка вернулась позже и застала обоих в своем кабинете.

— Джайлз, дорогой! Как дела? Ага, вижу, вы читаете рукопись. Ну, что вы думаете?

Джайлз, несмотря на свои злобу и беспокойство, был готов потакать Ребекке. Он ненавидел всех писателей; они неизменно бывали скучными, правильными, избалованными занудами. А самыми невыносимыми были те, кто считал себя истинными художниками. Вот что, по-видимому, случилось со старой коровой решил он про себя, — слишком много времени для раздумий в этой больнице, и — вот тебе раз, решила заняться искусством! Задумалась о смерти из-за своей болезни и решила свой след оставить, и все за счет его прибылей! Но, так или иначе, раздражая ее, ничего не добьешься. Ее надо осторожно и вкрадчиво заставить понять ошибочность своих новых взглядов. Джайлз только собрался пустить в ход безошибочный подход типа «интересное направление, дорогая, но…», но Перки, снедаемый гневом, опередил его.

— Бекка, дорогая, — заговорил Перке, скрежеща зубами, — не знаю даже, что ты нам тут пытаешься выдать…

— Тебе что, не нравится, Перки? Тебе не кажется, что это эпатирует, что это более… дико, что ли?

— Но это уже не любовный роман с участием мисс Мэй, дорогая, — прошепелявил Джайлз.

— Зато теперь, Джайлз, в нем — реализм. Нельзя же, как бы это выразиться, всю жизнь прожить, засунув голову в пизду, ведь правда?

«Это все лекарство, — подумал Перке. — Старушка совсем рехнулась».

— Дорогая Ребекка, — умоляя, увещевал ее Джайлз. — Постарайся меня понять. — Он принялся ходить взад-вперед по комнате, размахивая руками. — Кто читает твои книги? Наша Ухти-Тухти, конечно же, та, на которой зиждется все здание нашего общества. Та, что несет на себе заботу о мужичке, который ходит работать, та, что растит детишек. Ты ее знаешь, ты ее видишь на всех рекламах стирального порошка. Да, она много и тяжело трудится; и, как и раб на полевых работах, она делает это с улыбкой на лице, и, да-да, с песней в сердце! Это — скучная, серая, неблагодарная жизнь, и ей нужен хоть небольшой просвет. Да, разумеется, телевидение днем решает часть проблемы, но что же это за маленькая сладкая пилюля, которая поможет ей пережить все тяготы жизни? А это — взять с полки роман Ребекки Наварро о мисс Мэй и забыться в прекрасном мире любви и великолепия, который ты с таким чувством воссоздаешь. Это нужно всем Ухтям-Тухтям, да и молоденьким будущим Ухтям-Тухтям тоже.

— Вот именно, — соглашаясь, закивал Перки, — стоит тебе начать пророчить содомию и революцию, как эти накаченные валиумом коровы в ужасе выбросят твои книги на помойку — и где тогда окажемся мы?

— Скажи мне где, дорогой.

— На чертовой улице, продавая бульварные газетки, вот где! — взревел Перки.

Ник Армитаж-Уэлсби подхватил мяч на самой границе поля и разогнался, забегая далеко в глубь территории противника и ловко обходя неумелую защиту. Немногочисленные зрители на стадионе в Ричмонде застыли в предвкушении, — Армитаж-Уэлсби имел все шансы добежать до заветной черты. Однако пока противник беспорядочно перестраивался, Армитаж-Уэлсби передал слабый пас коллеге, затем грохнулся на грязный песок.