Юрий Андрухович - Московиада

— Молчи, — сказала она совсем тихо.

— Не могу молчать! — дернулся ты, но почувствовал, что вторая ее рука уже расстегивает на тебе следующие пуговицы.

Она была чудодейственна, эта ее рука. Ты прямо замер от ошеломления, а она пришла к тебе, как старая знакомая, и довольно легко попала туда, куда стремилась. Это была музыкальная, виртуозная рука. Она делала тебя сильным. Она давала тебе надежду.

Ты скорее почувствовал, чем увидел, как Галя сбросила жакет и рубашку. Она ползла по тебе, как королева змей. Ты весь был обвит ее телом, ты нырнул в него, как в волну, роскошествуя в головокружительно-возбуждающем ее шипении. Ее губы путешествовали по тебе, как по лесу. Они побывали всюду. Но рука! Продолжала делать свое дело, и ты сомкнул веки и задышал порывистей и тяжелее.

— Молчи, — шипела королева змей.

Ныряла в тебя все глубже и глубже. Пахла водкой. Пахла дождем и травой. Ты оставался неподвижным и в то же время уже плыл куда-то. Да, это были волны. Наконец, рука, эта ее рука, уже вынырнула из глубин и, как ослепительная птица перелетев над твоей грудью, заночевала в волосах. Только тогда ты вспомнил, что у тебя тоже есть руки. И они начали свое путешествие. Это было соревнование рук — твоих — еще таких неумелых и непослушных, и ее, чудотворных, теплых и щедрых. Она помогала тебе каждым своим движением, она текла навстречу тебе, пока вы вдвоем не освободили ее от лишней одежды.

— Я с ума схожу от тебя, — прошептал ты.

— Молчи, — повторила она.

Слова могли только навредить. Им не было места. Они были совершенно никчемными. Они ничего не означали. А слова должны что-то означать.

Наконец она тихонько вскрикнула. Это было еще только начало, но ты уже видел тьму, прошитую молниями. И поэтому она делала все, чтобы ты выдержал. Она любила каждую, самую маленькую частичку в тебе, она почти пела об этом своим неустанным «молчи, молчи», и уже трудно было догадаться, кто кем жертвует — так самоотверженно приносила она все, что могла. И ты увидел светлую дорогу неведомого жаркого дня, ты почувствовал жару, почувствовал, что тонешь, исходишь чем-то нежным и белым, ты сделал последнее усилие и покрылся белым цветом, словно райский куст, и наконец утонул в таком неимоверном море нежности, глубже которого уже нет ничего, ничего, ничего….

— Я принесла тебе плащ, — сказала она через минуту, уже почти одетая. — Я постирала и высушила его.

Она подала тебе сероватый сверток, раздобытый откуда-то из полутьмы.

— Благодарю, но зачем он мне? — кисло улыбнулся ты. — Хочешь, чтобы те паскуды разодрали его своими страшными резцами?

Она присела рядом с тобой и закурила.

— Расскажи мне все-таки, в чем дело? Что за эксперименты вы тут проводите? Почему именно ты? Почему ты с ними?

— Я не виновата. Я хотела заниматься своей наукой. Змеями, ядами. Они дали мне такую возможность.

— Есть ли у меня хоть какие-то шансы? Смогу ли я оказать крысам надлежащее сопротивление?

— Для чистоты эксперимента я должна была ввести тебе некоторые вещества. Они парализуют. Через недолгих двадцать минут после укола ты превращаешься в растение. Речь уже идет, собственно, не о тебе, а о том, как подействуют в дальнейшем эти вещества на крыс. Ведь они — такие же живые организмы, подвластные определенным биологическим законам. Понимаешь, в последнее время режим все меньше надежд возлагает на армию. На милицию, впрочем, тоже. В случае обострений и силовых столкновений он может жестоко просчитаться. Громадные крысы, выпущенные на демонстрантов, — это нечто более действенное, не правда ли?..

— И ты принимаешь участие в этом преступлении?

— Мы каждый день принимаем участие в каком-то преступлении, любимый. Сами того не понимая. Но в том, о котором ты говоришь, я еще не задействована.

— Ты не будешь меня колоть, милая? Дай мне возможность погибнуть не растением. Я буду бить их ногами, пока смогу. Конечно, у меня повреждено колено, но я хотел бы держаться до последнего… Кстати, я не слишком больно ударил тебя сегодня?

— Пустяки. Я сама была во всем виновата. Я первая начала. Ты только защищался.

— Прости, что я принес тебе столько страданий.

— Я очень не хотела, чтобы ты уходил. Но теперь это уже не имеет значения. Тебе хоть иногда, хоть немного было хорошо со мной?

— Мне было чудно.

— Мне тоже.

— Спасибо, милая. Ты моя последняя большая любовь.

— Тебе так только кажется. Через несколько минут ты совсем забудешь обо мне.

— Через несколько минут я забуду не только о тебе. А впрочем, что я говорю? Разве это тело, которое сейчас будет разодрано — это настоящий я? Нет, настоящий я тебя не забуду. У меня была возможность убедиться в том, что мертвые не забывают живых.

— Ты очень суеверный! Все украинцы такие суеверные? Знаешь, когда я была маленькая, я тоже верила во что-то подобное. В то, что духи умерших остаются около нас, ночью кружат возле наших постелей и пьют молоко на кухнях… Но мой муж умер, и никогда больше не приходил ко мне…

— У тебя был муж? Но ты же не рассказывала мне о нем? От чего он умер?

— Ах, глупая неосторожность при обращении с гадюками!.. Он любил пьяным заходить в серпентарий…

— Он много пил?

— Как уж. Собственно, был хроническим алкоголиком. Хоть и очень любил меня. Но квасить любил еще больше. Несколько раз пытался меня зарезать. Это ему так просто не прошло.

— Ничто так просто не проходит. Я хочу подвести кое-какие итоги, Галя. Моя жизнь оказалась не такой уж и длинной, как пророчили бродячие цыгане и ученые астрологи, но, что досадней, не такой уж и блестящей. Я старался не иметь врагов и нравиться всем без исключения, помня, что единственный мой злейший враг — это я сам. Но нравиться всем без исключения оказалось невозможно. Никто не захотел заподозрить меня в добрых намерениях. Настолько они все были между собой рассорены. Поэтому любая моя попытка найти гармонию заканчивалась тем, что меня изгоняли. Более того, я увидел, что этот свет держится на ненависти. Она его единственная движущая сила. А я хотел убежать от нее. Хотел совершить путешествие вокруг света, но мне не хватило денег даже на то, чтобы доехать кораблем до Венеции. Поэтому я удовлетворился снами, любовными связями и крепкими напитками. Пьянство — тоже разновидность путешествия! Это путешествие по освобожденным полушариям сознания, а значит, и бытия. В один чудесный дождливый майский день, то есть сегодня, будучи в несколько помраченном состоянии, я какого-то черта очутился в подземелье. Правда, как сейчас выяснилось, это была только иллюзия, наивный сопляцкий самообман, когда я считал, будто бы действую совершенно самостоятельно, по собственному независимому плану. Как подданный империи, владелец ее паспорта и участник многих референдумов, я оказался шаром некоего интересного бильярда. Теперь осталось в последний раз пнуть его.