Дмитрий Калин - Книга россказней

Чокаемся. Вино к губам, и оно, вливаясь, наполняет огнем. Жарко. Ладонь стирает пот и тут же мокнет сползающими по линиям каплями.

– Сними, – слегка охрипло говоришь ты.

Встаю, стягиваю просоленную футболку и беру поданное полотенце. Твой влекущий неуверенно-растерянный взгляд девчонки, и я решаюсь. Тело к телу, губы к губам. Рука лезет под юбку…

Истомленный шепот: «Нет. Не здесь…» Влечешь в спальню. Пружины затаенно ойкают. Скрип и всхлипы с безудержным беззвучьем. Простынь морщится, борится, комкается. Тонкая кисть зажимает рот, останавливая рвущийся возглас, но тут же падает. Зубы впиваются в плечо, и твое тело обмякает…

Изнеможденность манит в сон. Я обнимаю тебя сзади, вдыхая запах волос, ощущая всем существом обнаженное тело. Рука поглаживает грудь и соскальзывает вниз. Ты улыбаешься и подвигаешься упругой попкой еще ближе…

– Интересно, а у нее большая ж/п?

Воспоминания скомкались, выплевывая в прокуренную замызганную двушку.

– Юрик! Твою мать! Заткнись! Не смешно! Ну, чего размечтался? – усмехнувшись, обратился ко мне Санька. – Настю вспомнил? Пей давай, а то водка нагреется.

Застывший стакан ожил и, клацнув об зубы, вылил внутрь обжигающую дозу пойла. Черствая корка хлеба захрустела, пресекая робкие попытки спиртного вылезти наружу.

– Приличные девушки на первом свидании так себя не ведут, – категорично заявил Юрик.

– Во-первых, она не девушка, во-вторых, одинокая и изголодавшаяся, а в-третьих – как барыню не зовут, все одно ее е…

– Бут, – хором закончили приятели и загоготали.

Начитались сказок Афанасьева, биб…библиутекари.

– Вот, собственно, о чем я и говорил, – отсмеявшись, продолжил Санька. – И циник, и лирик в одном флаконе. Ладно, сейчас не об этом. Я так понимаю, что на экзамен твоя любовь не придет?

– Нет, – мотнул я полупьяной головой. – Иначе бы не выгнала после моего пре…предлождения.

– Так правильно! Нашел время, когда просить. РомантИк, амур и тут – бац. Сыграй, мол, жену. Я же говорю: придурок ты, Серег, хоть и мой друг. Чего делать будешь?

– Ничего. Спать пойду. Утро вечера мудренее. Завтра видно будет. Может, вообще забью на этот экзамен. Ну его…

– Я те забью. Утром разбужу и пинками выпровожу. И пойдешь ты, солнцем гонимый, повторяя: «Суди его Бог»… Сдашь, куда ты денешься. Может, не в этот раз, а через год…

Непослушное тело, кряхтя, переместилось на кушетку и отвернулось к стене. За спиной раздавалось тихое бурчание невнятных голосов, выдохи табачного дыма и позвякивание. Прислушиваясь, я тщился вычленить из мешанины звуков смысл, но, убедившись в бесполезности, смирился. Взгляд уперся в обои и, пробежав по рисунку, оседлал надпись. Ich bin krank gevesen. Ich bin…Ich bin…

– …krank gevesen, – расхохотался преподаватель, выставляя вперед два длинных зуба.

«Как у Белого», – успел я подумать. – «Как он там?»

– Что, до сих пор сохранилась? И обои те же самые? Кто бы мог подумать! – восторженно затараторил Сковорода. – Оказывается, мы с вами в одной и той же комнате жили и, видимо, кровать та же. Комната 639. Как сейчас помню… Эх, и гуляли мы тогда, аж в соседнем корпусе слышно было. Чудили по полной программе. Да, было время…

Подхваченный водоворотом воспоминаний, преподаватель замолчал, погружаясь в омут времени. Река забвения, дразнясь, манила картинами прошлого, суля возврат в безвозвратное… Словно доверчивый ребенок, потянулся он за конфетой, но Лета, вволю натешившись, лишь расхохоталась и цинично вырвав обещанное, вышвырнула в настоящее.

– Ладно, давайте зачетку, – печально вздохнул доцент. – Поставлю вам тройку. Хотя с вашими-то способностями и светлой головой вы могли бы претендовать на большее. Но я же понимаю: больной ребенок, зарабатывание на хлеб насущный, деньги на операцию… Не до учебы. Что ж мы, звери какие-то…

– Что вы так смотрите? – заметил он удивление. – Ваша жена приходила, все рассказала. Весь деканат на уши поставила. Помирились бы вы, домой вернулись…

Брусчатка замельтешила потертыми кадрами, сматывая окаменелую кинопленку в рулон событий. Испуганные голуби, хлопая пернатыми ладонями, взмыли, грязня ясное небо сизым многоточьем. Липы по-стариковски сварливо скрипели вслед. Фонтан, бодрясь, по-прежнему журчал сквозь увенчанный радугой ситец. Скамьи заслушались, сгрудившись вокруг него.

– Настя!

Брови удивленно вздернулись и нахмурились. Не ожидала или ждала? Вскочила, развернулась и потащила за руку ребенка. Темка, узнав голос, спотыкаясь, оборачиваясь, тянул маленькую ладошку. Рассердилась, шлепнула по попке, и сын, всхлипнув, зарыдал. Не выдержал. Сорвался с места, подхватил его на руки. Малыш прижался к щетинистой скуле.

– Па…помнись ты мне оложеноое упил? Я тебе осьтавил. Можешь его сьесьть.

Зинаида Шадрина опаздывала на работу. Нервно приплясывая на остановке, поглядывая на часы, она то и дело задирала рукав давно вышедшего из моды, побитого молью и временем пальто. Минутная стрелка незаметно, но неотвратимо двигалась по карусели циферблата, тщетно стараясь догнать секундную.

– Да где этот троллейбус застрял?! – наконец, не выдержала женщина. – Полчаса уже стою!

Стоящие рядом с нею граждане несколько оживились, будто проснувшись от спячки, и сначала вяло, а затем все более оживленно, принялись обсуждать проблему городского транспорта.

Наконец, из-за поворота появился набитый до отказа троллейбус. Дребезжа и подскакивая на колдобинах дороги, он медленно подкатил к остановке. Всем своим видом он напоминал отупевшее от постоянной работы фантастическое вьючное животное, нацепившее на нос пенсне, длинные веревки от которого свисали по спине.

С лязгом, достойным тевтонского рыцаря, троллейбус отворил поцарапанные и погнутые двери, впуская поток людей. Зинаиду Шадрину сдавили со всех сторон так, что у нее перехватило дыхание. Она закашлялась и с шумом вдохнула. Утренний воздух в троллейбусе пах перегаром, потом, смесью из духов и одеколонов… Троллейбус резко притормозил. Пассажиры навалились друг на друга, и в салоне появился новый «аромат». Кто-то не выдержал нагрузок и выпустил накопившиеся в животе газы. Морща нос, Зинаида Алексеевна заработала локтями, пытаясь пробиться к поручню. Это ей не удалось, хотя место вокруг себя немного освободила. Впрочем, она могла не опасаться падения на крутом повороте, настолько плотно стояли вокруг нее пассажиры.

Неожиданно сидевший у окна парень решил проявить благородство.

– Садитесь, женщина, – явно гордясь своим поступком, предложил он Зинаиде Шадриной.