Дмитрий Калин - Книга россказней

Вспомнив о Глашеньке, Афанасий Панкратович позвонил и попросил ее принести кофе.

Двери отворились, и секретарша, лучезарно улыбаясь, внесла две благоухающих чашечки, дрожащих на блюдечках с голубыми каемочками. Низко наклонившись, так что короткая юбочка приоткрыла ее прелести, Глашечка поставила кофе перед шефом и, ни слова не говоря, удалилась, словно ступая по подиуму.

– Значит, остановимся на следующем, – продолжил разговор Афанасий Панкратович, проводив Глашеньку враз замаслившимся взглядом. – Завтра на совещании произведем обмен мнениями дальнейших направлений развития деятельности по подготовке объектов и инфраструктуры города в преддверии визита. А ты, не откладывая в долгий ящик, соверши мозговой штурм возникшей проблемы, озвученной выше, и подготовь перечень необходимых мер, способствующих ее незамедлительному решению. Все! Можешь быть свободным. Да, и… когда будешь совершать уход, позови-ка Глашеньку. Мне нужно обсудить с ней кое-какие детали завтрашнего рабочего дня.

– Вас зовут, – кивнул Антон, когда очутился в приемной.

Глашенька тут же подхватилась. Закрывшиеся двери клацнули зубами дырокола. Антон скривился, вспомнив о боли. Держась за щеку, он, не дожидаясь лифта, спустился по лестнице и вышел на улицу.

Небо шумело черно-белым струйным принтером, отпечатывая однотипные нити летнего дождя. Капли канцелярскими кнопками втыкались в растекшиеся по асфальту и оттого казавшиеся чернильными кляксами лужи, намереваясь намертво приколоть их к шершавой поверхности. Безрезультатно. Утратив острие прыти, они плюхались, сливаясь с общей массой своих предшественников, становясь объектами нападок новых капель.

Отсыревшие чугунные скамейки ежились, словно кошки, поджимая скрепочные лапы. Цветными карандашами торчали цветы в стаканчике клумбы. Деревья дружно голосовали за прекращение дождя всеми своими ветвями. Оглянувшись на серое здание мэрии, блестящее и липкое, будто скотч, Антон бросился к своей машине, ожидающей его неподалеку. Недовольно заурчал заспанный двигатель, продирая глаза дворниками век. Калоши шин, рванув с места, взвизгнув, заскользили, оставляя черные следы.

Никогда, слышите, никогда не ходите на собрания, где заседают чиновники Загубинска. Даже если вдруг представится такая уникальная возможность, и страстное любопытство будет пинками гнать вас взглянуть хотя бы одним глазком. Сопротивляйтесь своему назойливому чувству из последних сил, упирайтесь руками, ногами и прочими частями тела, не поддаваясь на угрозы, уговоры и провокации. В противном случае вы рискуете лишиться остатков разума или подхватить страшный недуг официоза. И тогда все! Вы перестанете что-либо понимать в этой реальности и заговорите на таком тарабарском наречии, что простые люди начнут от вас шарахаться, словно подчиненные от начальства. Достаточно провести пару-тройку часов, посвященных решению вопросов государственной важности, чтобы наступил необратимый процесс. Только сильные духом и заблаговременно привившиеся приличным образованием и изысканным вкусом, могут выдержать потрясение без серьезных последствий для психики. Их устойчивый и закаленный организм самопроизвольно включает защитную реакцию анабиоза, которая внешне никак не проявляется. Лишь изредка веки предательски закрываются, а из груди нет-нет, да и прорвется похрапывание.

«Так как же быть?», – спросит любознательный читатель. – «Ведь страсть как хочется побывать на совещании, чтобы воочию убедиться в словах автора». Ну что ж… Окажем такую любезность, но, дабы уберечь от недуга, который передается в том числе и бумажно-электронным путем, обеззаразим событие кратким пересказом и профильтруем, насколько это возможно, через разговорную речь. Но за последствия не отвечаю.

На утреннем совещании в мэрии намеревались обсудить столь важные и щепетильные вопросы, что Афанасий Панкратович в целях секретности решил провести его не как обычно в зале заседаний, а в собственном кабинете. За полчаса до начала в приемной стали материализовываться серьезные люди в строгих костюмах и галстуках. Не задерживаясь ни секунды возле сонной Глашеньки, они молча исчезали за дверьми, будто бесшумный пылесос затягивал их внутрь. Дожидаясь Халявина, директора департаментов и начальники управлений сосредоточенно шелестели бумагами и тыкали в планшеты, изредка нашептывая что-то друг другу на ухо.

Если бы постороннему человеку, случайно заглянувшему в кабинет, предложили угадать возраст каждого из них, то он почти наверняка ошибся бы, так как время и природа вытворяют с чиновниками Загубинска презабавные метаморфозы. Молодцеватый и подтянутый, выглядевший лет на тридцать-тридцать пять запросто мог оказаться разменявшим полтинник, а обладатель двойного подбородка и внушительной мамоны, которому дашь лет эдак сорок-сорок пять – мужчиной, которому едва за тридцать. Создавалось впечатление, что в начале своей карьеры они стремительно стареют, а затем, достигнув положения, внезапно принимаются так же стремительно молодеть. Единственное, что их объединяло и безошибочно выдавало в присутствующих начальственных персон, – это тяжелый взгляд и лица, лишенные каких бы то ни было эмоций.

Очерствение – как внутреннее, так и внешнее – у чиновников Загубинска – процесс постепенный и неизбежный. Едва соскочив со студенческой скамьи и переступив порог государственного учреждения, они полны решимости перевернуть, встряхнуть царящие в нем застаревшие устои, но натыкаются на полное непонимание и ожесточенное сопротивление. Подобно деревцам, гнутся молодые чиновники под напором смертельного урагана травли. Выживают не все, и не самые умные и одаренные, а наиболее гибкие и умеющие приспосабливаться к изменяющейся среде обитания. Со временем они укореняются, покрываются сначала тонкой, а затем и толстой защитной корой. Но и она не гарантирует безоблачной и спокойной жизни. Так не в меру вымахавшие ввысь и поднявшиеся над общей массой сосны при кажущейся прочности первыми ломаются при ураганах и становятся мишенью молний. Больше шансов выжить и пробиться наверх у пускающих далеко под землей корни и опутывающих ими соседние деревья толстокожих дубов. Они будут долго царствовать, забирая у остальных и свет, и еду, пока не одряхлеют и не рассыпятся в труху. В редких случаях оставшийся в гордом одиночестве дуб может вывернуть высшая сила ветра. Выгоднее всего не впадать в две эти крайности древесных пород, оставаясь середнячком. Но тогда придется либо дрожать осиной, плакать втихомолку ивой, рукоплескать кленами, перешептываться и жаловаться за начальственными стволами березами либо подносить плоды. Иного не дано. Впрочем, это касается не только чиновничьей касты Загубинска, но и всего общества, ибо любое государственное учреждение не более как его миниатюрная модель.