Хантер Томпсон - Погребение в море

В полдень Майер замерил высоту солнца секстантом. „Посмотрите получше на эту сушу“, – крикнул он, указывая на Сент-Сир на горизонте. „Она последняя, что вы увидите за неделю“.

Днем Ибл показал Лоуренсону, как вести судно по компасу. День тянулся медленно и он уже чувствовал усталость, когда Майер позвал его на дежурство с восьми до двенадцати. „Вперед Лоуренсон, шевели булками. Мы с Энн пойдем поспим“.

Лоуренсон правил около часа, но понял, что ему трудно сконцентрироваться. Кокпит был над каютой Майера и он тщательно прислушивался к любым звукам оттуда.

Майер появился ровно в полночь и Лоуренсон отправился вниз будить Энн. Она уже встала.

„Как ты себя чувствуешь?“ – спросил он.

„Нормально. Что-то не так?“

Слова вылетели из его рта быстрее, чем он успел подумать. „Не давай ему доставать себя, – прошептал он. – Позови меня, если что“.

Она улыбнулась и нежно его поцеловала. „Не волнуйся. Ничего не случится“. Потом быстро, по-хозяйски она прошла через каюту к люку.

На следующий день ветер был спокойным, и чтобы поймать его, Майер поднял большой кливер. „Позже можно будет поднять спинакер [3] [3] СПИНАКЕР – вспомогательный треугольный парус, устанавливаемый на носу судна и используемый при попутном ветре. “, – сказал он. „Извлечем пользу из каждого дуновения“.

В полдень он отправил Лоуренсона на бушприт [4] [4] БУШПРИТ и бугшприт, бушприта, м. (от голл. boeg – нос корабля и spriet – шест) (мор.). Брус, выступающий наклонно впереди носа корабля. Служит главным образом для крепления носовых парусов. натягивать кливер. Когда верхушка паруса упала в воду, Майер взорвался. „Бесполезная скотина! Ты хоть что-нибудь вообще умеешь?“

Лоуренсон сжал зубы и промолчал. Позже, во время смены вахт, он застал Энн одну в каюте. „Когда-нибудь мне придется врезать этому волосатому мелкому ублюдку по морде“, – прошептал он.

Она старалась не смотреть ему в глаза. „Все-таки, – сказала Энн, – ты в самом деле уронил парус“.

„О, Господи“, – сказал Лоуренсон. „Он мог хотя бы не придираться ко мне по этому поводу“.

Ночью, после смены вахт, он почти час лежал на койке, внимательно прислушиваясь к звукам с палубы. Он слышал, как они говорят, но не мог разобрать о чем. Разговор прерывался долгими паузами и, наконец, Лоуренсон не выдержал.

Со стучащим сердцем, он забрался по лестнице на палубу. Энн сидела в кокпите, держа руль, а Майер стоял сзади, держа руки у нее на плечах. Она улыбалась, и ее светлые волосы блестели в лунном свете. Лоуренсону показалось, что руки шкипера медленно двигаются к основанию ее шеи.

Майер поднял на него глаза. „Какого хрена ты здесь забыл, Лоуренсон? Тебе лучше бы хорошенько выспаться, когда я разбужу тебя в полночь“.

Лоуренсону захотелось врезать по его самоуверенной физиономии. „Мне надо в туалет“, – сказал он.

„А на хрена, ты думаешь, нужен гальюн?“, – отчеканил Майер, не снимая рук с плеч Энн.

Лоуренсон направился к корме, смотря вперед. „Здесь поудобнее“, – пробормотал он.

По дороге к люку он прошел мимо Майера и шкипер смерил его взглядом. „Полегче стало?“, – сказал он, слегка улыбаясь.

„Угу“, – промычал Лоуренсон, поворачиваясь к люку. Он обернулся и взглянул на Энн. Она снова улыбалась, и теперь он был абсолютно уверен, что руки Майера двигались по ее плечам.

На следующий день Майер не оставлял его ни на минуту:

„Лоуренсон, вычисти камбуз. Воняет, как в свинарнике!“

„Лоуренсон, приведи в порядок сумки с парусами, они в лазарете. Они понадобятся мне в готовности, если мы попадем в шквал“.

„Лоуренсон, спускайся сюда и выкачай воду с днища. У нас и без сотен галлонов морской воды хватает мертвого груза на борту“.

Днем, согласно прогнозу Майера, они вышли в Саргассово море. Оно было похоже на огромное грязное озеро посреди океана. Множество саргассовых водорослей клочьями проплывали мимо судна. Паруса колыхались и подрагивали на угасающем ветре, и даже легкий надувной кливер был почти бесполезен. У „Себастьяна“ не было двигателя, и Майер решил покорно дрейфовать в штиле столько, сколько Богу будет угодно. „Я ни черта тут не могу сделать“, – сказал он, пожимая плечами. „Будем пытаться двигаться дальше и молить о ветре“.

Во вторую их ночь в штиле дежурил Лоуренсон. Он и Ибл сидели друг напротив друга в кокпите. После часа нервного молчания, только мачта скрипела над их головами, Лоуренсон встал и пошел вниз. Спустившись по лестнице в каюту, он почувствовал, что Энн нет в ее койке. В каюте стояла кромешная темнота, и он ощупал холодные помятые простыни, слабо надеясь на то, что найдет ее в них.

Потом он заглянул в камбуз, зажег спичку и убедился, что там никого нет. Ее не было на палубе, значит она в одном из двух мест – в гальюне, или в каюте Майера.

Он пошел назад на корму, часто дыша. Обе двери были закрыты, и он ничего не услышал. Он тронул дверь в гальюн, собираясь толкнуть ее.

Но не мог. Ничто не могло заставить его постучать или позвать Энн. Дверь Майера была за ним, но он не мог смотреть на нее. Он просто стоял, держась за дверь в гальюн.

Спустя несколько минут он вернулся на палубу. Руки дрожали, а глазам было тяжело сфокусироваться.

Ибл держал ногу на румпеле, наблюдая за Северной звездой. Он удивился, когда Лоуренсон ввалился в кокпит и шлепнулся на кушетку. „Что случилось?“, – спросил он.

Лоуренсон обхватил голову руками. „Мне плохо, – пробормотал он. Мне надо сойти отсюда на берег. Мне все хуже и хуже“.

Ибл смотрел на него с секунду, потом посмотрел на компас. „Да, – сказал он тихо. Мне кажется, я понял, о чем ты“.

Лоуренсон молчал несколько минут, потом вдруг вскочил на ноги и поднял стальную рукоять лебедки размером с половину бейсбольной биты. Если она сейчас внизу с ним, значит она шлюха – и он изобьет обоих до полусмерти. Он направился к люку.

Ибл сказал ему: „Ты куда это?“

„Пойду разберусь со всей этой фигней!“, – ответил Лоуренсон, встав на лестницу. Спустившись, он заглянул в главную каюту.

Энн была в своей койке. Света хватило, чтобы он разглядел между простынями тело. Он на цыпочках прошел в каюту и зажег спичку. Она спала. Он поднял спичку над койкой и увидел, как тени пробежали по ее волосам, увидел ее обнаженное плечо, блеснувшее в тусклом свете.

Майер, тряхнув, разбудил его на рассвете. „Все на палубу! Сегодня придется потрудиться“.

Лоуренсон яростно стряхнул его руку со своей ноги. „Не трогай меня!“, – крикнул он. „Я встаю!“

У Майера сузились глаза. Он повернулся и ушел, не сказав ни слова. Лоуренсон стал одеваться.

Когда он поднялся на палубу, то понял, что Майер имел в виду. Угрожающе выглядящий шквал закрыл весь северный горизонт.