Эйдзи Ёсикава - История Хэйкэ

В эпоху весьма свободных отношений между полами Киёмори понимал, что ждал от матери целомудрия, не имея на то никаких оснований. Однако как ее ребенок, ее сын, он хотел верить, что из всех женщин она была чистейшей и благороднейшей, символом самой любви. С тех младенческих лет, когда Хэйта сосал ее грудь, он видел перед собой идеал – свою мать; за годы детства и отрочества этот образ не изменился, и лишь после разоблачения Морито она превратилась в грязный кусок плоти. Взбунтовавшийся Киёмори чувствовал ее нечистоту своей собственной; прежде он был счастлив от мысли, что в его венах бежит кровь Тадамори из дома Хэйкэ и целомудренной матери, но теперь чувствовал лишь отвращение к самому себе.

В ту ночь, когда Киёмори встретил Морито и услышал о прошлом матери, придя в бешенство и отчаяние, он швырнул свою молодость и невинность шлюхе. За неуважением к матери последовало неуважение к себе самому. Он испытывал отвращение к своей плоти и своей крови; единственным человеком, не дававшим ему ступить на путь порока и разрушения, стал Тадамори, Косоглазый, который не был ему родным отцом, но чью любовь и терпение он не мог себе позволить отвергнуть. Одна лишь любовь Тадамори заставила Киёмори поклясться стать достойным сыном и держать под замком непокорные страсти.

Встречи с матерью оказалось достаточно, чтобы Киёмори забыл о своих твердых намерениях. Неужели эта буйная кровь оказалась единственным, что он получил от нее?

Ясуко была разочарована и раздражена. В Киёмори не чувствовалось даже признака смягчения к ней. Она ожидала увидеть своего сына в слезах. Ее также сердили его безразличие к Рурико и напускная поглощенность происходившим вокруг.

– Хэйта, ну что ты так стесняешься? Боишься, что Тадамори узнает о нашей встрече? – наконец спросила она.

– Да, мой отец здесь, и я боюсь, он нас увидит.

– Какое это имеет значение? Хотя я разошлась с Тадамори, но ты ведь по-прежнему мой сын, так? Я знаю, как тебе и твоим братьям одиноко и скверно без меня.

– Нет! – незамедлительно возразил Киёмори. – Мои братья, лошади в конюшне и все-все-все здоровы и счастливы. Никто и никогда не вспоминает о тебе!

Ясуко поспешно рассмеялась, пытаясь скрыть изменившееся выражение лица, и по непонятной Киёмори причине схватила его руку и крепко сжала.

– А ты – неужели никогда не хотел меня увидеть?

Киёмори пытался вырвать руку.

– Пусти. Отец сюда смотрит. Он нас видит. Мне надо идти!

– Хэйта! – воскликнула Ясуко, подарив ему лукавую улыбку. – Тадамори тебе не отец, а я – твоя настоящая мать. Откуда в тебе такое пристрастие к нему? Ты должен навещать меня, Хэйта, мне часто так нужно просто взглянуть на тебя. Вот и Рурико составит тебе приятную компанию.

Киёмори снова попытался вырвать руку, уверенный, что теперь-то уж отец точно их видел.

За суматохой толпы, за пылью, клубившейся над дорожками, солнце тускнело, отмечая конец скачек и всего этого долгого дня. Император и экс-император в сопровождении свиты вышли из своего павильона и направились к святилищу, где под звуки священной музыки монахи совершали прославляющие обряды. Затем все общество снова вернулось в павильон, чтобы поднять тост за победителей и посмотреть церемонию поздравления наездников правителями.

Официальное награждение проходило осенью на придворном празднике, когда победители получали свои призы – золотой песок, куски шелка и редкие благовония. На продолжавшемся всю ночь празднике воины и придворные пили как равные, поглощая реки сакэ. Победитель и побежденный вместе пели и танцевали. Победа являлась началом поражения, а поражение – началом победы. Такова природа закона – вечное вращение «Колеса жизни» буддизма. Для раскрасневшихся от сакэ придворных жизнь была удовольствием, а удовольствие – жизнью. Что есть победа, что – поражение? Разве не процветал дом Фудзивара уже триста лет, и разве успех не принадлежал многим их поколениям?

День скачек на реке Камо был лишь промежуточным эпизодом в долгой погоне за удовольствиями. Над вишневыми деревьями, их густой листвой поднималась луна. Карета императора и экипаж прежнего императора катились прочь от поля для скачек, за ними следовали экипажи придворных и сановников.

Поздней ночью Тадамори вышел из дворца. Он пребывал в приподнятом настроении, так как прежний император провел весь день очень хорошо. Обычно своего хозяина встречал Мокуносукэ, приводивший его лошадь, но на этот раз Тадамори обнаружил у Ведомства стражи ожидавшего его Киёмори.

– А где Мокуносукэ? – спросил Тадамори.

– Он был здесь, но я сказал, что дождусь тебя, и отправил его домой, – ответил Киёмори.

Залезая в седло, Тадамори заметил:

– Значит, ждал меня. Ты выглядишь усталым, Хэйта.

Киёмори взял поводья и при свете звезд посмотрел вверх на отца. Сказать или не сказать? Ему следовало заговорить об этом, хотя сказанное могло причинить отцу боль. Киёмори отослал Мокуносукэ домой и ждал случая остаться с отцом наедине. Если Тадамори не видел его сегодня днем, то лучше ничего не говорить, подумал он. Однако Хэйта был уверен, что даже на таком расстоянии отец его узнал. Он никогда не заговорит сам, это так ему свойственно – страдать от одиночества и хранить в себе все горести. Нельзя же снова омрачить отцу жизнь? Рассуждая таким образом сам с собой, Киёмори обнаружил, что лошадь почти довела его до Имадэгавы, и решил наконец заговорить.

– Отец, вы знаете, что моя мать была на скачках?

– Так мне показалось.

– Я вовсе не хотел снова с ней встречаться, но она позвала меня, и в конце концов я к ней подошел.

– Вот как? – сказал Тадамори, прищурясь и вглядываясь в сына. Он не проявил недовольства, поэтому Киёмори продолжал несколько извиняющимся тоном:

– Она выглядела молодо, как всегда, была наряжена как жрица из святилища или придворная дама. Но я совсем не расстроился. Я не чувствовал ее своей матерью.

– Мне горько это слышать, Хэйта, – сразу же ответил Тадамори.

– Почему, отец?

– Кто может быть несчастнее, чем ребенок без матери, Хэйта? Ты должен ее видеть, но до сих пор заставляешь себя от нее отрекаться – это самые бессердечные чувства.

– Я ваш сын. Я могу обойтись без матери! – запальчиво произнес Киёмори.

Тадамори покачал головой:

– Ты не прав, Хэйта. Если кто-то ожесточил твое сердце, в этом виноват я, позволивший своим детям наблюдать за нашими непрерывными ссорами в доме, где не было любви. Это я позволил твоей матери предстать перед тобой в неприглядном свете. Это моя ошибка. Для сына ненормально чувствовать то, что чувствуешь ты. Будь естественен, Хэйта, и если захочешь увидеть мать, сходи к ней.

– Как эта женщина может быть моей матерью? Она была неверной женой, не любит своих детей и не думает ни о чем, кроме удовлетворения своих прихотей! – запротестовал Киёмори.