Алексей Чапыгин - Разин Степан

«Доброй мужичок, пусти нас».

Глянул мужик в окно, рыкнул:

«Пущу, черти нищие, только хлеб свой, вода моя. Ушат дам, с берега принесете; а за тепло — овин молотить!»

«Пусти лишь, идем молотить!»

Зашли в избу. Сидит мужик под образами в углу, кричит:

«Эй, нищие! Чего это иконам не кланяетесь, нехристи?!»

«Мы сами образы, а ты не свеча в углу — мертвец!»

Старики кое с собой принесли, того поели; спать легли в том, что надели. Чуть о полуночь кочет схлопался, мужик закричал:

«Эй, нищие черти, овин молотить!»

Микола, старик сухонькой, торопкой, наскоро окрутился. Бог лапоть задевал куды, сыскать не сыщет, а сыскал, то оборки запутались… Мужику невмоготу стало, скок-поскок — и хлоп бога по уху:

«Мать твою — матерой! Должно, из купцов будешь? Раздобрел на мирских кусках!..»

«Мирским таки кормимся, да твоего хлеба не ели!»

— Смолчи, дидо! Чую я дальне, будто челн плещет? Давай вино пить! Должно, есаулы от шаха едут… али кто — доведут ужо…

— От винца с хлебцем век не прочь…

На струг казаки привезли толмача одного, без послов-есаулов. Лазунка встретил его.

— Здоров ли, Лазун? Де атаман? Петру шах дал псам, Иван — казнил!

— Пожди с такой вестью к атаману — грозен он. Жаль тебя… Ты меня перскому сказу учишь и парень ладной, верной.

Толмач тряхнул головой в запорожской шапке.

— Не можно ждать, Лазун! Иван шла к майдан помереть, указал мине: «Атаману скоро!»

— Берегись, сказываю! Спрячься. Я уж доведу, коль спросит, что казаки воды добыли… Потом уляжется, все обскажешь.

— Не, не можно! И кажу я ему — ихтият кун, султан и казак [205]: шах войск сбирает на атаман… Иван казал: «Скоро доведи!»

— Жди на палубе… Выйдет, скажешь.

Лазунка не пошел к атаману и решил, что Разин не спросит, кто приплыл на струг. Ушел к старику Рудакову на корму, туда же пришел Сережка, подсел к Рудакову.

— Посыпь, дидо, огню в люльку!

Рудаков высыпал часть горячего пепла Сережке в трубку, тот, раскуривая крошеный табак, сопел и плевался.

— Напусто ждать Мокеева с Иваном! Занапрасно, Сергей, томим мы атамана: може, шах послал их на Куру место прибрать. Эй, Лазунка, скажи-кось, верно я сказываю?

— Верно, дидо! Прибрали место.

— Ну вот. Ты говорил с толмачом, — что есаулы?

Лазунка ответил уклончиво:

— Атаман не любит, когда вести не ему первому сказывают! Молчит толмач.

— То правда, и пытать нечего! — добавил Сережка.

Рудаков поглядывал на далекие берега, думал свое.

— Тошно без делов крутиться по Кюльзюму… Кизылбаш стал нахрапист, сам лезет в бой.

— Ты, дидо, спал, не чул вчера ночью, а я углядел: две бусы шли к нам с огненным боем. Да вышел на мой зов атаман, подал голос, и от бус кизылбашских щепы пошли по Хвалынскому морю…

— Учул я то, когда все прибрано было, к атаману подступил, просил на Фарабат грянуть…

— Ну и что?

— Да что! Грозен и несговорен, сказал так: «Негоже-де худое тезикам чинить без худой вести о послах». А чего чинить, коли они сами лезут?

— Эх, дидо! Я бы тож ударил, только тебе Фарабат, мне люб Ряш-город… Шелку много, ковров… арменя живет — вино есть.

— Чуй, Сергей, зверьем Фарабат люб мне… В Фарабате шаховы потешны дворы, в тых дворах золота скрыни, я ведаю. И все золотое, — чего краше — ердань шахова, и та сложена вся из дорогого каменья. Издавна ведаю Фарабат: с Иваном Кондырем веком его шарпали, а нынче, знаю, ен вдвое возрос… Бабра там в шаховых дворах убью. Из бабровой шкуры слажу себе тулуп, с Сукниным на Яик уйду — будет тот тулуп память мне, что вот на старости древней был у лихого дела, там хоть в гроб… Бабр, Сергей, изо всех животин мне краше…

— Ты ба, дидо, атаману довел эти свои думы.

— Ждать поры надо! Я, Сергеюшко, познал людей: тых, что подо мной были, и тых, кто надо мной стоял. Грозен атаман — пожду.

Разин, оттолкнув ковш вина, сказал старику:

— Ну, сказочник-дид! Пей вино един ты — мне в нутро не идет… Пойду гляну, где мои люди? Лазунка, и тот сбег куды!

Стал одеваться. Старик помог надеть атаману кафтан.

— Зарбафной тебе боле к лицу, атаманушко, а ты черной вздел…

— Черной, черной, черной! Ты молчи и пей, я же наверх…

Наверху у трюма толмач.

— Ты-ы?!

— Я, атаман!

— Где Петра? Иван где?

— Атаман! Петру шах дал псу, Иван казнил… Тебе грозил и казал вести на берег дочь Абдуллаха-бека — то много тебе грозил…

— Чего же ты, как виноватый, лицом бел стал и дрожишь? Ты худо говорил шаху, по твоей вине мои есаулы кончены, пес?

— Атаман, я бисйор хуб казал… Казал шах худа лазутчик царска, московит…

— Ты не мог отговорить шаха? Ты струсил шаха, как и меня?!

Толмач белел все больше, что-то хотел сказать, Не мог подобрать слов.

Разин шагнул мимо его, проходя, полуобернулся, сверкнула атаманская сабля, голова толмача упала в трюм, тело, подтекая на срезе шеи, инстинктивно подержалось секунду, мотаясь на ногах, и рухнуло вслед за головой.

Разин, не оглянувшись, прошел до половины палубы, крикнул:

— Гей, плавь струги на Фарабат!

На его голос никто не отозвался, только седой, без шапки, Рудаков перекрестился:

— Слава-ти! Дождался потехи…

— На Фарабат! — повторил атаман, прыгая в челн.

— Чуем, батько-о!

Два казака, не глядя в лицо Разину, взялись за весла.

— Соколы, к ханскому кораблю!..

— Гей, браты, кинь якорь! — крикнул казакам Сережка.

Гремя цепями, якоря булькнули в море. Струги встали. На берегу большой город, улицы узки, извилисто проложенные от площади к горам. У гор с песчаными осыпями на каменистой террасе голубая мечеть, видная далеко.

Справа от моря на площади шумит базар с дырьями в кровле, среди базара невысокая башня с граненой, отливающей свинцом крышей. К берегу ближе каменные, вросшие в землю амбары.

— Батько! Вот те и Ряш.

— Иду, Сергей.

На палубу атаманского струга вышел Разин в парчовом, сияющем на солнце золотым шитьем кафтане. Кафтан распахнут, под ним алый атласный зипун.

— Здесь, брат мой, справим поминки Серебрякову с Петрой!

— Дедке Рудакову тож, а там в шахов заповедник, к Сукнину…

— Узрим куда.

— Чую нюхом — в анбарах вино!

— Без вина не поминки — душа стосковалась по храбрым, эх, черт!

Еще издали, заметив близко приплывшие струги казаков, в городе тревожно кричали:

— Базар ра бэбэндид! [206]

Кто-то из торговцев увозил на быках товары, иные вешали тюки на верблюдов.

— Хабардор!

— Сполошили крашеных!..

Лазунка вглядывался в сутолоку базара.

— Гей, Лазунка! Что молвят персы?

— Чую два слова, батько: «Закрывай базар!», «Берегись!». Пошто кизылбаша моего посек — обучился б перскому сказу!

— К сатане! Не торг вести с ними… Казаки, в челны запаси оружие.

— Батько, просится на берег княжна.