Ярослав Голованов - Королев: факты и мифы

– ...Вижу реки. Складки местности различимы хорошо. Видимость отличная. Хорошая видимость. Самочувствие отличное. Продолжаю полет. Несколько растет перегрузка, вибрация. Все переношу нормально. Самочувствие отличное, настроение бодрое. В иллюминатор «Взор» наблюдаю Землю. Различаю складки местности, снег, лес. Самочувствие отличное. Наблюдаю облака над Землей, мелкие, кучевые, и тени от них. Красиво. Красота!

В тот же миг тон звука, заполнявшего кабину, резко изменился.

– Произошло выключение второй степени, – доложил Гагарин.

– Работает то, что нужно, – подчеркнуто спокойным голосом отозвался Королев. – Последний этап. Все нормально...

Гагарин услышал, как включилась третья ступень, и сразу почувствовал новую волну перегрузок.

Потом его подбадривал Каманин. Николай Петрович на Земле чаще всего разговаривал с космонавтами так, будто они в чем-то провинились, но он, по неиссякаемой доброте душевной, так и быть, прощает им, и теперь Юрий не сразу узнал его голос, в котором вдруг зазвучали теплые приветливые нотки. Земные голосы то словно тонули в этой дымке за толстыми жаропрочными стеклами иллюминатора, то вновь всплывали и звучали в шлемофоне чисто, как на тренировках.

Резкий, какой-то очень военный звук разорвавшихся пиропатронов объяснил Гагарину, что корабль «отстрелился» от третьей ступени. Перегрузки скатились с тела, как волна в морском прибое. Невесомость он узнал не сразу. Где-то на четырнадцатой минуте после старта он не почувствовал, а, скорее, обнаружил ее в теле и проверил себя, безо всяких усилий подняв руку. Корабль медленно, сонно вращался – Земля уплывала из иллюминатора. И тут он увидел черное небо. Совершенно черное. Без звезд. Такого он не видел никогда – ни с Земли, ни из кабины истребителя. Легко придвинувшись поближе к иллюминатору, Юрий заглянул ниже и заметил, что горизонт изогнулся какой-то мутной дугой. Впервые человек не понял, не вычислил, а просто увидел, что Земля, оказывается, действительно шар!..

Голоса в наушниках все более растворялись, переходили в глухое, невнятное бормотанье. И на космодроме тоже с трудом различали его доклады. Когда он сказал, что летит «в тени Земли», слова эти прозвучали неразборчиво и все принялись спорить, что же это он сказал, но так и не отгадали, потому что в космодромном обиходе тогда еще не было такого понятия: «в тени Земли»...

Не раз приходилось слышать, что Гагарин в корабле ничего не делал и вообще вел себя, как подопытная морская свинка, у которой одна задача: выжить. Сам Гагарин в своей книге пишет: «С момента отрыва ракеты от стартового устройства управление всеми ее сложными механизмами приняли на себя разумные автоматические системы».

С другой стороны, у него же читаем: «Все время я работал... Разрезая космос, я работал, жил жизнью своей страны». Есть даже такая смешная «саморазоблачительная» фраза: «Несмотря на сложную работу, я не мог не думать».

Так работал или не работал? Гагарин ничего не включал, не выключал, никаких кнопок не нажимал, рычагов не двигал. Но Гагарин работал. Всякая работа – землю ли копаешь, стихи ли пишешь – всегда дает некий результат. Если мы ничего не получаем, никакой работы нет. Здесь мы получали информацию, которую давал Гагарин.

К моменту его полета уже ясно было, что такие перегрузки и вибрации, которые возникают на старте и финише, человек может выдержать. Но может ли он вынести продолжительную невесомость? Лайка и другие собаки вынесли. Но ведь человек – не собака. Как повлияют на мозг перемены в работе системы кровообращения, которая привыкла жить в мире тяжести? Сумеет ли человек в невесомости глотать, не застрянет ли пища в пищеводе? Наконец, не наступят ли некие психологические и психические сдвиги в его поведении? Будет ли он отдавать себе отчет в том, что он делает? В состоянии ли он следить за приборами и, если потребуется, проводить некие самостоятельные действия сообразно сложившейся ситуации? На все эти вопросы ответов не было. Были предположения, часто весьма убедительно обоснованные, но не ответы. Ответы дал Гагарин. Их было немного, но они были необходимы, чтобы завтра их стало больше. И в этом смысле Юрий Гагарин провел очень важную работу.

Бодрый голос космонавта во время всего полета на активном участке траектории убедил Королева в том, что Юрий действительно чувствует себя неплохо, и новые его доклады уже «из невесомости» говорили, что и тут замечательный этот паренек выдюжил. Чем дольше шел полет, тем больше начинало волновать Сергея Павловича уже не состояние космонавта, а состояние тормозного двигателя, который должен был этого космонавта ему вернуть. Выдержал ли агрегат Исаева испытания космосом? Не растрясло ли его на активном участке? Не травит ли какой-нибудь баллон вытеснительной системы подачи? Ведь такая щель цену имеет непомерную – жизнь человеческая ей цена. Если тормозная установка не сработает, корабль примерно дней через десять, цепляясь на каждом витке в перигее за атмосферу, в конце концов сам затормозится. И пищи, и регенераторов воздуха на десять дней Гагарину должно хватить, но все равно, не приведи господь такому случиться! Еще на Земле Королев просил Гагарина докладывать ему о давлении в баллонах ТДУ, напоминание об этом записано было и в бортовом журнале. Гагарин помнил и несколько раз докладывал: «Давление в баллонах ТДУ 320 атмосфер...»

– Слава богу, не падает, – Королев немного успокоился.

На 63-й минуте полета «Восток» вышел из земной тени. Гагарин доложил и снова успокоил Королева:

– ...Направление над морем определить можно. Сориентировать объект вполне можно...

Конечно, предстоящий спуск на Землю тоже волновал его, но все параметры и в ручной, и в автоматической системах ориентации, и в ТДУ были в норме, и это успокаивало...

Тормозная установка включилась в 10.25.

Королев пришел к связистам;

– Когда теперь у вас должны быть пеленги?

– Через двадцать две минуты.

Быстрый и точный ответ понравился Главному, хотя, видит бог, ничего нового он не узнал. Разбуди его ночью, он бы сразу сказал, что пеленги будут через двадцать две минуты. Радиосигнал с «Востока» пропал. Так и должно быть: антенна сгорает при входе в плотные слои атмосферы...

Ликующий вопль:

– Пеленги есть!

– Ура-а!

Одновременно вспыхнуло несколько язычков спичечного пламени: закуривают, потянулись на улицу. Господи, как же хочется всех их обнять и расцеловать!..

Гагарин рассказывал мне, что спуск с орбиты он переживал тревожнее, чем восхождение в космос. Багровые всполохи, которые видел он сквозь шторки иллюминатора, страшили безотчетно, как и должен страшить пожар дома всякого нормального человека, в этом доме находящегося. Он знал, что обмазка спускаемого аппарата должна гореть, что перегрузки будут сильнее, чем во время подъема, все это он знал, но сердце колотилось от волнения.