Илья Бояшов - Танкист, или «Белый тигр»

Что касается немцев - даже в самой дикой горячке, когда воздух дрожал от воплей своих машин, Иван Иваныч пеленговал вздохи «мардеров» и «артштурмов», [21]которые, подобно гиенам, невидимо крались по обочинам и оврагам; а ведь они были самые бесшумные, самые подлые твари. Уже издалека своим марсианским слухом улавливал Найденов ни с чем не сравнимую поступь «пантер» и «тигров». Череп чувствовал мастодонтов, он, как зверь, осязал их дыхание в тот момент, когда, забравшись в глухие засады, они еще только принимались ворочаться в охотничьих лежбищах. И когда в «восемь-восемь» заряжающим досылался первый снаряд, Найденов, подобно самому изощренному волку, ощущал издаваемое затвором беспощадное «кли-и-инь».

Кроме того, Иван Иваныч истово верил в закрывающего собой половину неба особого Господа, возле престола Которого плотными рядами располагались, погибшие в сражениях от Буга до Волги, танки. День ото дня машинное воинство на облаках становилось все многочисленнее, и все больше машинных душ принимал у себя в чертогах Господь. Разумеется, Великий Механик-Водитель не мог существовать без собственной «тридцатьчетверки». Надевая танкошлем и садясь за рычаги, Бог время от времени и прокатывался в ней по небу. Так что направляясь навстречу Призраку и ловя своим обезображенным ртом капли очередного дождя, Найденов в раскатах далекого грома неизменно улавливал грохот победных орудийных выстрелов небесного «Т-34» и лязг его великанских катков. «Давай!» - ободряюще катилось по небесам. - «Жми… Подлец никуда не денется!». Впитывая небесную музыку, он приходил в радостное нетерпеливое возбуждение - этот новый Башмачкин проклятого века, все имущество которого - жалкий обмылок, складной нож, компас, командирские часы, а так же завернутая в газету махорка - умещалось в плоском вещмешке (а могло бы уместиться и в кармане), который спал под танком на все той же, выданной еще в госпитале, выкупанной в солярке, шинели, и у которого начисто срезало прошлое. Прижимаясь к детищу тагильского завода, он, единственный, во всем эшелоне, (а, может быть и на всей войне), был поистине счастлив. Другие, маясь в «теплушках», цеплялись за карандашные письма, фотографии и неистребимую память. Один лишь Череп цеплялся за то, что вызывало тоску у ветеранов и новичков - за «коробку», которой суждено неизбежно сгореть.

Так повелось: ни в чем не повинные «тридцатьчетверки» ненавидели с той и другой стороны. Перед окопами панцер-гренадеров усилиями «восемь-восемь» и противотанковых Pak 40 из этих машин делались славные костры, [22]но стоило оставшимся прорваться, начиналась страшная свистопляска: траншеи раздавливались, танки гонялись за людьми, которые бегали кругами, словно зайцы. Танкисты имели право никого не щадить. Перед каждым боем они забивались, как сельди, в тесную башню, выкарабкаться из которой часто не представлялось возможным. Если даже снаряд отскакивал, от удара крошилась окалина, острая, как стилет. А уж прямое попадание в корпус было вовсе убийственным; не проходило секунды - огонь, словно собака, хватался за руки и лица башнеров. Если водитель, имея свой люк, еще мог выброситься на броню, то радист исчезал в пожаре. Три-четыре мгновения - и на нетерпеливое буйство пламени откликался боезапас. Башня показывала до боли знакомый трюк - взлетала, падала на погон: от людей и машин оставались разбитые гусеницы, и рыжий искромсанный корпус с густым слоем пепла внутри. [23]

Но и те, кому посчастливилось выскочить, без колебаний могли записать себя в смертники: «коробки» бросались в атаку до полного истребления. Так что рано или поздно вспыхивал синим пламенем каждый, волей-неволей оказавшийся за рычагами или возле орудия. Каждый - но только не Иван Иваныч!

Эшелон наконец-то прибыл. Несколько дней танк прятали в глухой белорусской деревне, пока нагрянувший Катуков не осмотрел «эксперименталку». Ознакомившись с глушителями и катками, командир Первой Танковой неожиданно схватился за десантный поручень. В отличие от Ивана Иваныча и безмятежного Бердыева, гвардеец Крюк был ни жив, ни мертв: на сидении радиста затаилась, не решаясь вздохнуть, смазливая местная бабенка. Но на счастье сержанта, генерал не полез вовнутрь.

«Моя-твоя - моя не понимай», похмельный, мятый, словно пустой мешок, мог и не отвечать на вопрос принюхавшегося инспектора. Вид Черепа - сбитый почти на затылок танкошлем, оскалившиеся зубы, лицо, на которое едва хватало кожи, и возбужденно-радостный взгляд - самого Катукова и его окружение также не вдохновил.

Найденов, Крюк и Бердыев переминались с ноги на ногу, пока отошедшие в сторону полковники вполголоса совещались с главой комиссии.

– Михаил Ефимович, может, разогнать эту шарашкину контору? - выражая общее мнение, обратился к именитому танкисту один из подчиненных. - Лейтенант, по-моему, явно «того»…

– Сейчас посмотрим! - перестал скрывать свою злость генерал. - Командир и наводчик - сюда!

Гвардеец сержант на полусогнутых первым подбежал к высоким чинам. Сгоревшее лицо Ваньки Черепа по прежнему не выражало ничего, кроме безумия - и от этого было еще более ужасным.

– Сарай видите? Вон там, на горушке? Сколько до него?

– Полтора километра! - даже не взглянув, доложил Крюк.

– Так уж и полтора! - рассвирепел Катуков.

Гвардеец, не поворачивая головы, выпалил:

– Тысяча четыреста пятьдесят.

– Ладно. - сдержался на этот раз председатель комиссии. - Подскочите к деревенской окраине - и зарядите в сарай фугасным. Только, чтобы максимум - со второго!

Катуков не успел закончить - столь не понравившийся экипаж уже был в машине. Танк рванул, и почти бесшумно (что удивительно для грохочущих «Т-34»), промчался мимо отцов-командиров, которые чуть папиросами не подавились. Возлюбленная сержанта Крюка намертво приклеилась к сидению. В глупых глазах буренки застыл непередаваемый ужас. Она напрасно страдала - вцепившийся в рычаги Найденов ее попросту не замечал. Проскочив между двумя «виллисами» (и не задев их!) на глазах изумленной комиссии, «тридцатьчетверка» развернула башню - и далекий сарай сложился как карточный домик. Но не таков был Иван Иваныч, чтобы успокоиться - на полном газу «экспериментальный» влепил в одно и то же место три фугаса подряд (Бердыев, играючи, один за другим досылал снаряды). Еще разлетались осколки и комья, еще только-только докатился грохот последнего разрыва, а Иван Иваныч развернулся и в метре от проглотивших слюну полковников осадил машину. Пыль побелила сапоги штабных щеголей. Катуков так и застыл с папироской - а лейтенант-механик уже по пояс высовывался из люка.

– «Белый Тигр». - хрипло сказал Иван Иваныч. - «Белый Тигр»!

И, окончательно поразив генерала, который был опытным охотником, как-то настороженно, совсем по-волчьи принюхался.