Илья Бояшов - Танкист, или «Белый тигр»

– Помилосердствуй, голубчик Матвей Ильич! - воскликнул Вельяминов. - Попробуй, покувыркайся в корыте, которое, чуть что, и сгорит за секунду!… И посмотри только на него: настоящий Акакий Акакиевич! Шинели нет порядочной - одни обноски… Из всего имущества - старый «сидор». И куда ему податься, кроме танка? Забился, точно в нору.

С писателем Гоголем герою Мадрида и рабоче-крестьянскому генералу не приходилось встречаться - Безбородов недоверчиво уставился на собеседника. И вот что отрезал:

– Этот черт Найденов Силезию снесет с Померанией - не заметит! Прикажи сейчас - лезь в реку; ведь полезет, дьявол обожженный: лишь бы дорваться до «немца». Он-то за ним до самого Берлина погонится. И не возьмет его ничего - ни «фауст», ни мина. Это меня может в любую минуту накрыть. А Ваньку - дудки. И что для нас с тобою бессмыслица - для него, башибузука - смысл: вот, и сейчас торчит в танке. Было бы плохо - вылез. Как ошпаренный выскочил бы! Таким война-мать родна. И куда он все таращится?

Начальство вновь схватилось за бинокли и напрягло слух - и вновь не разобралось, что крутится там, на том берегу, за ночным метелистым снегом.

Насторожившийся, словно легавая, Ванька давно разобрался. Он слышал, как в темных унылых пространствах жмутся друг к другу потерявшие лоск «элефанты» и «мардеры», которых, словно слепых котят, бросили на обочинах. К стонам еще не развороченных штурмовиками «бизонов» прислушивался танкист, в не затихающем шуме войны определяя их одинокие сиплые позывные. Метель, ослепившая двух генералов, не могла заглушить ночной переклички немцев: Ванька, единственный, слышал , как там, за рекой, трясутся от страха немецкие самоходки. Теперь «ягдпанцеры» сами были готовы забиться в любую щель, зарыться по крышу рубки: они бросали в тягучую ночь жалобные голоса. Их лихорадка доходила до Одера. Вжавшись в сидение «ласточки», весь покрывшийся инеем, потусторонний Найденов терпеливо разбирался в какофонии звуков, настроившись, как антенна, на единственный голос. И тот, единственный, не обманывал! Временами, ненадолго заглушая его, мяукали израненные «пантеры». В недалеком немецком тылу, торопливо сгружаясь с платформ, бормотали проклятия небу «штурмтигры» со своими, уже бесполезными, 380-мм бомбометами. Проваливаясь в снежное месиво, тут же, у места выгрузки переобувались с транспортных гусениц на боевые, последние Pz. Kpfw 4. У этих неповоротливых увальней из истощенных резервов Гиммлера не оставалось шансов: пятнадцатилетние механики могли довести их разве что до первой русской батареи. Но вновь пробивался сквозь перекличку сотен обреченных машин, не знающий ни усталости, ни поражения рык! И тогда Найденов молился своему всемогущему Богу. Он не зря напрягался той буйной на грабежи и метели ночью - в ста пятидесяти километрах на северо-запад от засыпанной бураном «ласточки» Призрак был надежно запеленгован. «Белый Тигр» никуда и не собирался деваться - монстр утаптывал место для нового боя.

Пока Ванька глядел за реку, экипаж развлекался: ремень ППШ немилосердно натирал плечо, но увлеченный наводчик не обращал внимания на подобные мелочи. Сержант мягко отстранял с дороги особо непонятливых жильцов. Его натруженными руками снимались как раз те самые картины, за которыми годами ожидали своего избавителя семейные шкатулки. Полы он вскрывал именно в нужном месте. Столовое серебро рассовывалось по карманам. Часы сгружались в видавшие виды «сидоры». Затем наступал черед обитателей: приглашая на кровать широким жестом очередную хозяйку, сержант не брезговал и почтенной старостью. Он вправе был требовать оплату в виде колье, обручальных колец и массивных сережек - и, виртуозно освобождая пожилых и молодых владелиц от фамильного золота, успевал отпускать партнершам комплименты. Впрочем, немки оказались на редкость дисциплинированны - Крюк не мог на них нахвалиться:

– Вот до чего податливы на это дело! Стоит автомат навести, так уже визжат: как им хочется!

Чумазая пехтура отчаянно завидовала подлецу-танкисту, снимавшему сливки из под носа даже самых прожженных барахольщиков. Впрочем, гвардеец не обращал за ревность никакого внимания. Одаривая благодарных жительниц Цорбена своей болезнью, трудолюбивый сержант неустанно бегал туда-сюда, пока под завязку не нагрузил очередной танк. К своей чести, не один свой визит он не завершил очередью: может быть от того, что, обладая даром гипноза, вполне обходился без банальщины, к которой постоянно прибегали всякие примитивы из тыловых частей. Так или иначе, но к концу временного простоя на Одере счет облагодетельствованных Крюком «фрау» и «фрейлен» шел уже на десятки, а количество рассованного по противогазным сумкам золотишка приближалось чуть ли не к килограмму.

Вслед за сержантом покинул Ивана Иваныча и столь ненавидимый особистом Сукиным «северный олень». Вынюхав на вокзале очередную цистерну, Бердыев поделился находкой с обозниками - таким образом, якут, не хуже удачно запущенного немецкого снаряда, разом отправил на тот свет целое подразделение. В то время как злосчастные собутыльники с пеной, хрипом и выпученными глазами, один за другим отдавали Богу души, заговоренный башнер уже на следующий день поднялся с госпитальной койки. Метиловый спирт, с помощью которого Бердыев так быстро организовал в Цорбене целое кладбище, [42]на редкость милосердно отнесся к самому могильщику. Врачи настолько оторопели, что отпустили его: бледно-синюшного, шатающегося как былинка, в одном исподнем (все остальное уже реквизировали) умирать возле любимого танка. Постоянно, на каждом шагу, скидывающий кальсоны Бердыев пугал и мародеров и поваров. От поноса и рвоты он едва не превратился в пар, но, как бы там ни было, дотащился до своего не менее повернутого командира, залез под насквозь пробитую холодом машину, где уже был вырыт окопчик и поставлена печка, и свернулся на резиновом коврике, которым покрывают снаряды - живой и равнодушный к простуде, словно сибирская лайка.

Тем временем, пламя Цорбена перестало освещать корму «ласточки». Извержение поостыло, хотя лава еще вспыхивала то здесь, то там. Из подвалов вылезал наевшийся тотальной войны «фольксштурм». Вставшие на ноги женщины оправляли платья и юбки. Стихли крики «ур», так как все население городка - включая престарелого кайзеровского адмирала, свидетеля еще Ютландского боя, который, при всем военно-морском параде на пороге своего особняка встретил варваров - осталось без часов (сам адмирал, ко всему прочему, и без кортика, наград и брюк с «лампасами»). На том же самом вокзале, где якут отыскал злосчастную цистерну, теперь вместе с мебелью и посудой днем и ночью грузились для отправки в разоренное Отечество добротные немецкие станки. Мародеры насытились: зашевелились разведчики. Мимо Ванькиного танка саперы на своих терпеливых двужильных горбах таскали бревна и доски. Торопливо сложенные костерки едва обогревали безымянных умельцев, вытворяющих без молотков, скоб и гвоздей настоящие чудеса: повсюду жизнеутверждающе звенели их топоры. Сколько их полегло от воспаления легких, сколько провалилось в полыньи, было затащено под лед, пропало без вести на возводимых переправах: никто, разумеется, не считал! А метели, завалив снегом могилы, воронки и обугленные дома, выдохлись. Над Силезией зависло зимнее солнце. Впрочем, оно так и не смогло пробиться к не покорившемуся Бреслау: по периметру крепости метались тучи, бухали громы и змеились молнии.