Илья Бояшов - Танкист, или «Белый тигр»

Полк вообще остался без танков - но это уже никого не волновало. На единственной площади мирного Градца, мостовым которого причинила ущерб разве что только найденовская «тридцатьчетверка», словно из горного воздуха сотворились столы. Нарядные чешки выносили хлеб и пиво. Правда, приткнулся за этой площадью у вросших своими камнями в землю амбаров вдрызг разбитый и брошенный немцами Hz 35 (t) - последнее упоминание об совокупных страданиях - но в его сторону не оглядывались.

«Ласточку» уволокли на буксире. Никто, кроме Ваньки, не горевал: танки стали уже не нужны. Водка, вино и местные женщины принялись за свои обычные чудеса: пир шел горой, и оставшихся в живых танкисты за все это время не покидали нагретых лавок: здесь падали, здесь же и поднимались.

Солнце жгло дырявые внутренности Pz 35 (t). В «коробке» была настоящая баня, но Иван Иваныч забрался во чрево. Нащупав кресло механика, и запахнувшись в шинель, он угрюмо, словно филин, таращился оттуда на праздник.

Перед Ванькой ставили угощение.

– Выпей, дурак, за Победу!

Иван Иваныч не притронулся к стопкам. Хлеб и сыр черствели перед распахнутым люком. Проходя за амбар помочиться, однополчане искренне жалели сидельца: «Ну, и кому ты теперь нужен?» Многие совершенно справедливо твердили: «Слава Богу, скакать ему теперь не на чем - а то наломал бы дров!»

Комполка еще с Цоссена, молодой подполковник Градов, попытался, было, сунуться насчет найденовского награждения, но после Праги в штабе у всех отняло память:

– «Героя»? Да он же совсем «того»!

Вернувшись, Градов долго стоял перед чешским танком.

– Иван! Ты хоть делом каким займись!

Попавший в дурацкое положение Ванька Смерть не хотел никого и слышать. Бойня завершилась, но дракон не провалился в тартары, не исчез в адовом пламени, его не задела ни одна тысячетонная американская авиабомба. «Белый Тигр» существовал. Пулеметные ленты монстра были заправлены, снаряды готовы. Земля, как и раньше с чисто женским покорством терпела его невыносимую тяжесть. Найденов по прежнему чувствовал запах. Он слышал близкое лязганье и призывный щелчок затвора. «Тигр» продолжал издеваться; и, невредимым, дышал за недалекой горой.

Прошло две недели: старуха-война окончательно со всеми простилась. Как-то совершенно незаметно для сокрушенного Ивана Иваныча, пропали и тени ее: Крюк с Бердыевым. По большому счету, им, как и Найденову, нечего стало делать на этой земле.

Сержант взялся за прежнее, но счастье мародера ускакало следом за напахавшейся в эти годы Костлявой. Двух местных пани, «взятых на штык» с особым цинизмом (одну из них гвардеец случайно убил при попытке к бегству), хватило для окончательного вывода. Крюк во всем раскололся и сам навел на не нужное больше золото, заставив онеметь трибунал. Генералам, занятым совсем другими делами, наводчики больше не требовались - так что пророчество Сукина все-таки сбылось. Камни амбарной стены за площадью оказались удивительной плотности, во время расстрела их не выщербила ни одна пуля, что поразило даже привыкших ко всему палачей. Следователь долго ощупывал кладку, прищелкивая языком и повторяя одно, совсем для данного случая не патриотичное: «Ну, что ты хочешь! Европа!». «Контрольного» не понадобилось, хотя руки стрелков заметно дрожали. Начальство засчитало мандраж за похмелье: и простило два неточных выстрела. Землица в бесхозном саду была жирной, словно масляная каша. «Европа!» - твердил все тот же каратель, разминая комки желтыми от папирос пальцами, прежде чем щегольским лейтенантским сапогом столкнуть все, что осталось от Крюка, в быстренько выкопанную яму. - «Здесь палку воткни, вырастет».

Такова была эпитафия.

Бердыев так же быстро дождался кончины: где якут разыскал отраву, никто не имел понятия, но мучения продолжались недолго. На сей раз метил поблажки не сделал. К братской могиле возле госпиталя приткнулся холмик с необычным памятным знаком. Те, кто выносил старшину, видимо, знали, с кем имеют дело - в благодатную чешскую землю воткнули пустую канистру.

На третью неделю стояния в Градце Иван внезапно проснулся. Вновь что-то щелкнуло в голове. Все за столами обрадовались - правда, ненадолго. Пугая чехов шинелью и видом, Иван Иваныч со всей недюжинной страстью схватился за жалкий разваленный танк, внутри которого недвижно он просидел столько дней и ночей; и нырнул с головой в безнадежный ремонт. Запустить заржавевший мотор было за гранью возможного. С площади бросились к тому же Градову, однако умница отвечал:

– Не мешать. Пусть хоть этим потешится!

И поклялся, что демобилизует Найденова первым же списком.

Махнув рукой на чудачества, однополчане продолжали гулять и пить, а Иван Иваныч с тех пор копался в чужом обездвиженном танке. По крайней мере, он был чем-то занят - и о капитане забыли. Лишь иногда, тот или иной праздно шатающийся башнер заглядывал к Черепу - для того, чтобы лишний раз убедиться в полном его сумасшествии. Проезжий гусь-ремонтник, развлечения ради, и, опять-таки, из за любопытства, помог натянуть левую гусеницу. Путешествующего на быстроходной немецкой амфибии, молодца-помпотеха (он маханул на ней до Эльбы и теперь возвращался обратно) так же весьма позабавила консервная банка, клепаный борт которой мог застопорить разве что пулю. Совершив экскурсию к «чеху» и заглянув в моторное отделение, он настолько был поражен упорством механика, что даже оставил ему несколько канистр с самым качественным высокооктановым бензином.

После еще нескольких застолий (к покойному Бердыеву все эти дни прибывало пополнение), начальство вняло протестам возмущенных врачей. Спирт изъяли и поставили под замок. За неимением новых машин, на той самой площади быстренько организовали строевую подготовку. Но Ваньку не трогали. Как и прежде, возился он в своем углу, погружаясь во внутренности «коробки», постоянно там что-то прикручивая и продувая. По всеобщему мнению, с таким же успехом Иван Иваныч мог бы мастерить «перпетитум мобиле» - так что, никто из шагающих по импровизированному плацу с бравой песней про сокола Сталина, и не прислушивался к бормотанию колдуна. На Ваньку махнули рукой: в поступившем мобилизационном приказе, вопреки логике алфавита, первой стояла его фамилия. И, надо сказать, напрасно стояла. Всеми осмеянный Pz 35(t) в одно утро взял и завелся.

Первым к закашлявшейся, окутанной, словно курильщик, синеватым дымком, машине метнулся дежурный майор. Свирепость, с которой Найденов хватил сапогом по педали сцепления, похоронила надежду на счастливое прозябание майора в сегодняшнем карауле. Следом выскочили помощники, подковы неистово чиркали всполошившуюся площадь.