Семен Скляренко - Владимир

Епископ Анастас настаивал на том, чтобы взять с собой в Киев мощи святого, которые покоились в Херсонесском соборе.

– Но святой – папа римский?! – диву давался князь Владимир.

– Святой Климент воистину был римским папой, но его выгнали из Рима, и всю жизнь свою он провел в Херсонесе, тут и умер.

Мощи папы Климента положили на одну из лодий. Долго беседовал князь Владимир и с зодчими Херсонеса, у которых давно уже не было работы в родном городе, – одни из них соглашались ехать в Киев сразу, чтобы строить храмы и дворцы, другие обещали прибыть на Русь позже.

– Нам сопутствует удача, – поглядывая на небо, облака и море, говорил своей старшей дружине Владимир. – Подул восточный ветер, а тутошние люди сказывают, коли он уж поднялся, то будет дуть и быстро погонит наши лодии к устью Днепра. Завтра на рассвете выйдем в море. Комонное войско может выступить нынче к вечеру, чтобы поскорее миновать Хазарскую переправу и выехать в поле. Там, -князь Владимир протянул руку на север, – у острова Григория, пусть комонники ждут, чтобы помочь нам, лодии наши днесь, – указал на воинов, которые втаскивали бронзовых коней, – тяжелы суть… Выше порогов будем рядить, как рушати к Киеву-городу.

Покинув Херсонес, лодийное воинство князя Владимира, туго натянув паруса, подгоняемое восточным ветром, миновало Климаты, Керкентиду, собралось на белых берегах лукоморья и медленно стало подниматься вверх по Днепру.

Среди лодий плыл и княжеский насад с двенадцатью гребцами. На корме поверх настила был выстроен настоящий теремок о двух покоях; гребцы же и слуги жили под настилом и спали вповалку прямо на днище.

Покуда лодийное воинство шло по морю и Днепру, комонники, быстро миновав Хазарскую переправу, вихрем промчались по Дикому полю и, остановившись на левом берегу Днепра напротив острова Григория, стали поджидать князя.

Почти неделю, работая с утра до поздней ночи, волокли, они лодии вдоль порогов, подкладывая под днища катки, толкали руками, плечами, грудью, обливаясь потом, преодолевая с величайшим трудом каждую пядь.

Наконец пороги остались позади – теперь до самого Киева стелилась торная дорога через поле для комонного войска и спокойная гладь Днепра – для лодий, на которых плыло воинство и князь Владимир с женой Анной.

Князь Владимир рассказал царице Анне, какова будет дальнейшая дорога.

– Мы миновали пороги и теперь направляемся прямо в Киев – часть воинства на конях, другая – в лодиях.

– Надеюсь, мы с тобой в лодии? – спросила Анна.

– Ты поедешь, как и до сих пор, в лодии, – ответил ей князь, – а я отправлюсь с комонным войском.

– Ты оставляешь меня одну?

– О нет, теперь я тебя не оставлю, – улыбнувшись, сказал Владимир, – но я должен быть в Киеве раньше, чем прибудут туда лодии.

– Зачем трястись тебе на коне, если гораздо удобней плыть в лодии?

– Я привык на коне, – ответил Владимир, – и в Киеве должен быть раньше, чтобы приготовиться и достойно встретить тебя.

– Тогда поезжай – готовься, встречай… И помни, мысли мои с тобой, день и ночь молюсь за тебя!

Она обняла его, поцеловала. За то короткое время, что они прожили, Анна уже раскусила суровый и решительный нрав Владимира и знала, что лучше ни в чем ему не перечить.

Ей не приходилось насиловать себя: воспитываясь среди знати в Армении, потом в Константинополе и имея перед собой такой пример, как мать – Феофано, Анна неизменно была приветлива, ласкова, мила даже с людьми, которых в душе ненавидела.

Так поступала она и тут, на Руси, путешествуя из Херсо-неса в Киев: обнимала Владимира, целовала, шептала нежные слова, а в то же время присматривалась к нему и размышляла, как ей быть.

Тем более что князь Владимир делал правильно, собираясь достойно встретить ее в Киеве. Здесь, на лодии, Анна не останется одинокой – с ней едут ее придворные женщины, послы, священники, слуги…

Было утро. Лодии отчаливали одна за другой от берега и выстраивались на широком полноводном плесе Днепра в ключи. Князь Владимир, сидя на коне перед старшей дружиной, долго смотрел, как они плывут по голубой, точно бирюза, глади и медленно исчезают вдали, потом ударил коня и помчался во главе войска в поле.

Князь покинул лодийное воинство и царицу Анну не случайно. После всего, что произошло, ему хотелось на какое-то время остаться одному среди тишины Дикого поля с дружиной, которая ни о чем не спрашивает.

Это напоминало давно минувшие годы, когда он – мятежный, трепетный, смятенный, – покинув Киев, отправлялся с дружиной за Днепр, в поле, ехал под размеренный глухой конский топот многочисленного воинства и слушал возникавшую внезапно где-нибудь далеко позади песню, которая катилась и катилась по полю:

Гей, во поле, во поле гостинец темнеет, Гостинец темнеет, могила чернеет, Могила чернеет, а кости белеют… Гей, да гей, да гей!

И его душу охватывал дивный покой, дышалось легко, свободно, он видел перед собой ясную цель, хозяйским оком оглядывал землю, знал и верил, что если встретит вражескую орду, то победит ее и со славой вернется назад, – о, какие чудесные, порой трудные, но исполненные спокойной суровостью были те дни.

И сейчас все было так же, как и раньше, – высоко, точно бездонная чаша, простерлось теплое голубое небо; вокруг, сколько ни смотри, стелется покрытое серым ковылем поле, всюду по нему, точно крепости славы, высятся рядами, кое-где и порознь, курганы, а на них стоят вытесанные из дикого серого камня русские богатыри – они опустили руки и смотрят мертвыми, но вечно живыми глазами на восток, на запад, на юг – во все стороны, откуда шли и идут вражеские орды…

И все– таки князю Владимиру грустно, -всю жизнь душа его была мятежной, неуемной, всю жизнь ее тревожили сомнения и колебания, но сейчас и сомнений этих стало больше, и жизнь стала трудней – еще трудней.

Конечно, победа в Херсонесе – честь и слава для Руси, вечно унижаемая и попираемая отчизна стала равной империям, люди русские, жившие по древнему закону и обычаю, присоединят к своим богатствам сокровища и достояния всего мира.

Примет ли все это Русь сразу, как насущную потребность, как суровую необходимость, будут ли единодушны в новом законе земли и города, низвергнут ли люди старых богов, с которыми жичь далее уже нельзя?!

Нет, князь Владимир понимал, что победа на брани с ро-меями – только начало великой усобицы на Руси; как и некогда, душа его предчувствовала впереди страшные грозы, единственное, что поддерживало его в этот час, была уверенность, что он, стоя на распутье, правильно рассудил и глубоко уверовал в будущее.

Великой ценой далась эта первая победа! Сколько горя, мук испытают еще русские люди, сколько прольют они слез, как тяжко, невыразимо тяжко сейчас и самому князю Владимиру.