Семен Скляренко - Владимир

Мало того, когда гридни, продолжая свои поиски ночью, дабы пытать людей с испытом, рассыпались далеко по лугам и дубравам, неведомо кто, тайком, так тихо, что не слышно было и крика, убивает двух гридней, Зарву и Гор-нича, песок да кровь, кто знает, куда девались головники?

Среди гридней на Горе тревога и волнение – это уже не та дружина, что ходила с князем когда-то в поле и при виде врага смело нападала на него и побеждала. Кому теперь охота служить князю за постель да харч и умирать у Почайны от руки брата?!

И раньше гридьба была хищной, злой, но тогда князь платил им гривнами, кормил говядиной, одного перцу давал три колоды на неделю.

Раздраженные гридни говорят:

– Худо приходится головам нашим, едим деревянными ложками, а режут нас из-за угла ножами…

Князь Владимир велит увеличить гридням жалованье и выковать им серебряные ложки.

– Без дружины всего лишуся, а с ней добуду, подобно отцу и деду, злато,серебро.

Вечером он долго советуется с епископом Анастасом, а утром велит созвать в Золотую палату воевод, мужей, бояр.

Епископ Анастас нерешительно переступил порог Золотой палаты – князь Владимир впервые пригласил его на сход старшей дружины.

Кое– кого из бояр и воевод удивило, почему явился епископ, чем может он помочь в это трудное, смутное время князю, Горе?

Впрочем, о нем тотчас и позабыли, епископ медленно прошел почти до самого помоста, подняв десницу, благословил князя, тихо уселся на скамью и погрузился в свои думы.

Разговор в это утро шел трудный, резкий – об убитом купце и ябедьнике, о найденных у Почайны мертвых гриднях.

– Уже, княже, – кричали бояре и воеводы, – не помогают и виры, берем с головников и татей за убитого купчину, гридня, ябедьника, мечника по сорок гривен, а разбою нет конца…

– Чего же хотите, мужи мои? – спросил князь.

– Аще убьет головник кого из бояр, воевод, княжьих мужей, да убиен будет…

– Не могу! – промолвил Владимир. – Новый закон, вера моя не позволяют карать смертью. Боюсь греха, не могу…

Владимир умолк, он сказал, что думал. Но здесь, в палате, епископ, пусть он скажет, что велит церковь.

– Отче Анастас, – обратился князь Владимир к епископу, -что скажешь мне и мужам моим?

Епископ Анастас встал, поглядел на князя, воевод, бояр.

– Ты поставлен еси, княже, – тихим голосом промолвил он, – наГстол по божественному закону на казнь злым, а добрым на помилование…

– Могу ли я карать смертью за смерть? – спросил князь Владимир.

– Достоин ты казнить разбойника, но с испытом и роа-глядом, без того убо власти нет…

– Буду, – сказал князь Владимир, – творити так, как просите вы, мужи мои, и как повелевает Бог! Карать смертью!…

Так в Киеве… А земли? Князь Владимир не понимает, что делается в Киеве, но подобные же вести идут с земель, и там татьба, разбой, и там ересь, волхвование, сволочение…

Новое враждует со старым – это так. Владимир верит в новое, в городе Киеве вместе с боярами, воеводами, дружиной да церковью будет бороться за это новое; в каждом городе и земле Руси есть своя Гора, свои воеводы, свои бояре, они помогут ему, потому что борются за себя, за Русь.

Но можно ли надеяться на все города земли, на кого там полагаться, кому верить?

Сомнение – первый враг, начинающий глодать сердце и душу человека, а за ним неизбежно возникают тревога и страх.

Князь Владимир сзывает сыновей. Он долго раздумывал, прежде чем это сделать. Но нет, им, только им можно открыть свою душу, только на них можно положиться в труд– I ные времена, ведь они – его кровь, его плоть.

Хороши сыновья у князя Владимира. Одни – Вышеслав, Изяслав, Ярослав – похожи на мать Рогнеду, другие – Всеволод, Святослав – капля в каплю отец; все они здесь обучались верховой езде, владеть мечом и копьем, убивать зверя, а буде потреба, не убоятся и врага; а вот Ярослав усердно учился грамоте – читает греческие, латинские, немецкие письмена.

Между ними и Святополк, сын Ярополка, он тоже живет в тереме, учится наряду с княжьими детьми, растет, братья его не обижают, а Владимир относится как к родному.

– Садитесь, дети мои! – говорит князь.

Сыновья садятся за стол, а он стоит у открытого окна и смотрит то на них, то на Днепр, пески, луга.

По правде сказать, сыновья удивлены: с тех пор как Рог-неда ушла с Горы, редко кто из них даже видел отца – ели они отдельно в трапезной, отец с царицей Анной завтракали, обедали наверху. Сам же князь давно уже избегал с ними встречи.

Глядя на отца, они диву давались, до чего изменился, постарел, стал совсем, казалось, другим князь Владимир – лицо нахмуренное, глаза потухшие, голос тихий. И все-таки хорошо, что отец созвал их, очень хорошо, что вокруг нет ни воевод, ни бояр, они да отец – одна семья.

Князь Владимир отходит от окна, останавливается у стола и опускает руку на плечо Вышеслава.

– Дети мои, – ласково, по-отцовски начал князь Владимир. – Я позвал вас, чтобы поговорить с вами откровенно, По душам, не как князь, а как отец со своими сыновьями…

Он умолк и стоял, седой, чуть сгорбившись, и, само собой, эти ласковые речи вызывали сочувствие, отклик в юных сердцах.

– Ведаете ли вы, дети мои, – продолжал князь, – что отцы наши и я сам такожде долго собирали землю Русскую, устрояли ее, брань принимали за ню со многими ворогами, и днесь Русь велика, сильна, непобедима…

Он снова умолк, припоминая далекие походы, стоны людей, кровь на песке, раздумывая, как бы рассказать обо всем этом сыновьям, но безнадежно махнул рукой и закончил так:

– Многие дела свершили мы, живя по закону и покону отцов и дедов наших, но Русь ждала, наступило время, и я обрел для нее новую веру, ныне люди Руси христиане суть, во Христа облеклися такожде вы и я с вами, так повелел Бог…

Князь говорил тихим, ровным голосом, точно убеждал самого себя, а в словах его звучали тревога, беспокойство.

– Солнце на небе, – продолжал князь Владимир, – затемняют тучи, лучшие цветы садов могут убить морозы, так и на Руси, словно бы и покоряются князю и всюду мир, однако земли ропщут напротив Киева. Повсеместно волнение, татьба, разбой, нет в землях покоя, нет мира и между ними такожде…

Теперь уже не Владимир, а сыновья смятенно смотрят на отца-князя, тревога отца за Русскую землю – их тревога, а он ведь раскрывает перед ними душу, сердце.

– Потому полагаю так: я глава дома – Руси, но опора моя только вы, кому, кроме вас, поведаю, что тревожит мне душу, на кого, кроме вас, могу опереться? Верьте, никого у меня нет, кроме вас, токмо на вас полагаюсь, потому не могу больше держать в Киеве, как бы того ни хотел, думаю послать вас в земли.

Сыновья поняли, зачем созвал их отец, значит, он не хочет больше видеть их здесь, на Горе…