Семен Скляренко - Владимир

– Кого пошлем туда князем? – спросил Владимир.

– Говори сам, княже, – прозвучали отовсюду голоса. – Сыновей у тебя много, сам скажи, кто достоин сесть на стол в Новгороде.

– Думал я о том, – ответил князь, – зане сам сидел князем земель полунощных. Великий Новгород блюдет украи-ны Руси, хочу дать туда доброго князя, велю послать сына Ярослава. Согласны ли вы его принять, послы новгородские?

– Согласны! – разом ответили послы. – За Ярослава спасибо, будем ему верно служить.

– А ты, сын, – обернулся князь Владимир к Ярославу, который стоял возле княжьего стола, – согласен ли?

Бледный, без кровинки в лице, Ярослав какую-то минуту молчал, потом промолвил:

– Воля твоя, отче!

– Так и будет, – закончил Владимир.

И князь Ярослав, отныне князь новгородский, выступил вперед, обнялся, поцеловался с новгородскими послами, поблагодарил за честь и доверие.

Князь Владимир говорил правду и, посылая Ярослава в северные земли, добра хотел Новгороду, а сыну – славы.

Мало того, зная, как скорбит Ярослав по матери, чувствуя перед ним и перед Рогнедой свою вину, он хотел хоть как-нибудь ее искупить. Рогнеды нет, она ушла из жизни, может быть, судьба помирит его хотя бы с сыном: ведь Киев и Новгород – города-братья, два края Руси, Киев – ворота на полдень, Новгород стоит на страже земель и восточных, и западных, и полунощных.

Всего, разумеется, он не мог растолковать сыну при мужах Горы и послах новгородских и потому позвал его к себе.

Ярослав вошел в светлицу отца твердой походкой, словно бы и не был хромым, и остановился неподалеку от порога.

Владимир невольно залюбовался сыном. Молодой, сильный, широкоплечий, с длинными черными волосами, смуглолицый, с орлиным носом – он очень напоминал отца.

Было в нем и что-то другое: голосом, выражением лица он походил на мать – ее не было на свете, но она жила в нем; сейчас отец и сын начинали беседу, а душа Рогнеды, казалось, незримо витала в палате над ними.

– Я позвал тебя, сын мой, чтобы держать совет перед далекой дорогой и попрощаться… может, и навеки, – начал Владимир.

– Зачем так говоришь, отче? – сурово перебил его Ярослав.

Владимира поразил голос сына, стало больно, что Ярослав не понимает его тревоги и печали.

– Не сердись на меня, Ярослав, что посылаю тебя в полунощные земли. Днесь две твердыни на Руси – Киев и Новгород.

– Посылая меня в Ростов, ты говорил, что и он твердыня Руси.

– Так, Ростово-Суздальская земля такожде твердыня, близко Итиль-река, болгары, хазары…

– Полагаю, отче, ты знаешь, что в Ростове я жил душа в душу с боярством и людьми, верно служил и тебе.

– Знаю, Ярослав, а все же Ростов не Новгород, отныне Ростов будет под моей рукой, один пригляжу.

– До Ростова далеко, сам знаешь, дважды ты примучи-

Кто знает, думал Владимир, может, Ярослав поймет его и простит?

Безмолвный, суровый стоял Ярослав и смотрел в большие, полные тревоги, печальные отцовские глаза, на бледное, перекошенное болью лицо.

– Прощай, отче! – сказал он. – Я твой сын и останусь таким вовек, но есть Русь, и я буду служить ей до смерти…

– Прощай! – тихо промолвил князь Владимир.

…Так и разошлись отец с сыном, унося в душе лишь боль и обиду: не стало Рогнеды, той силы, которая могла бы их помирить.

Ярослав зашел к сестре Предславе: они и прежде вместе превозмогали горе и отчаяние. Одиноким уезжал в Новгород брат. Еще более одинокой оставалась на Горе сестра.

– Я пришел, Предслава, чтобы попрощаться с тобою, -сказал Ярослав, переступив порог ее светлицы.

– Слыхала, – перебила его сестра, – ты удостоен великой чести, едешь в Новгород князем.

Ярослав ласково посмотрел на нее, так походившую на Рогнеду, – те же льняные волосы, голубые глаза, приветливое, милое лицо.

– Велика ли честь, сестра! – мрачно промолвил он. – Князем я уже был, правил Ростово-Суздальской землей. Нелегко мне там приходилось, много сил я потратил, чтобы держать землю в покорности и преданности киевскому столу. Там я верно служил отцу…

– Однако Новгород велик, северные земли безграничны.

– Трудная, беспокойная Новгородская земля. Ее окружают злые вражеские языки. Голод, холод бродят по тем землям, мор косит людей,… От него и брат наш Вышеслав погиб.

Услыхав имя покойного брата, Предслава залилась слезами.

– И, не добра мне желая, посылает меня в Новгород отец…

– Чего же он хочет?

– После того, что произошло с матерью, – выпалил сгоряча Ярослав, – отец не хочет видеть меня в Киеве или Ростове и посылает в северные земли, делает князем-изгоем.

– Ты говоришь страшные слова! – с ужасом воскликнула Предслава. – Тогда не уезжай, не уезжай туда, братец!

– Нет, Предслава! – решительно промолвил Ярослав. – Что я перед отцом… Слово его – закон, десницей подпирает его Христос, за него Гора… Возврата в Ростов мне нету, не могу оставаться и в Киеве… Единый путь – в Новгород… Что ж, лучше там, чем тут, может, там, в Новгороде, вольготнее, бояре и воеводы лучше, а я стану мстителем отцу моему Владимиру…

– Ярослав! Ты о чем говоришь, что задумал!

– Ничего покуда не говорю, ничего не замышляю… Жаль только, что оставляю в Киеве тебя. А ты, Предслава, не забывай обо мне. Сидя в Киеве, поглядывай, что тут делается, а заметишь – сообщи, пошли грамоту…

– Все сделаю! Пригляжу и уведомлю! Только почему, почему мне так страшно, братец?!

В Великой Луке, на зимнем гостинце из Новгорода в Киев, князь Ярослав встретил корсту с телом брата Вышесла-ва. Невеселая была эта встреча живого с мертвым, надежды с тленом.

Дружина, окружавшая князя Ярослава, уже издали увидела на гостинце шествие: впереди с черными хоругвями, печально колыхавшимися среди снегов, ехало несколько десятков всадников, за ними восьмерик коней тащил сани с выдолбленной из дуба, крепко-накрепко закрытой, просмоленной корстой, за ними на многих санях следовали нарочитые мужи Новгородской земли, а еще дальше верхом и пешими, сменяясь на погостах, с секирами и рогатинами поспешали смерды – требити пути, класть мосты, отбиваться от диких зверей, которые стаями бродили по лесам.

Сойдя с коня, князь Ярослав приблизился к саням, где стоял гроб, упал на колени прямо в снег, воздел горе руки и со скорбью промолвил:

– О брат мой, Вышеслав, думал ли ты, едучи в полночные земли, вернуться на отчизну в корсте, холодным трупом?!

Над снегами кружилась поземка, черная корста искрилась от инея, задубелые хоругви звенели на ветру.

– Горе мне, горе, – причитал князь Ярослав, – аще встретил тебя не на коне сидящего, а лежащего в гробу.

Хоругви склонялись до самой земли, ветер свистел сильней и сильней, снежное море затягивало все окружающее.

– Прощай, брат! – слышались сквозь завывания ветра слова Ярослава. – И не сетуй на меня, еду замещать тебя, как изгой, подобно тебе направляюсь во тьму полунощную.