Семен Скляренко - Владимир

И было еще одно, что заставляло его бороться за жизнь, победить болезнь, – князь Владимир хотел жить во что бы то ни стало, он понимал, что в этот решающий час не смеет уйти из жизни, князь хотел докончить им начатое… Жить, бороться, побеждать и жить!

Оставив Гору, Владимир поселился в своем тереме Берестовом…

Что влекло его в этот терем, стоявший далеко за городом, на высокой круче над Днепром, среди лесов, чащ, пущи?

Трудно разгадать порывы человеческой души. Еще трудней сказать, почему князь Владимир в этот напряженный и решительный час бежит от мира и поселяется в Берестовом. Может быть, он не хотел видеть суетной, изменчивой, коварной Горы; может, не мог и боялся жить в тереме, где изведал столько горя, неправды, обид, где в сенях на каменном полу запеклась навеки кровь Ярополка; может, здесь, под охраной дружины, он хотел укрыться от Святополка; может, наконец, его, больного и слабого, манили тишина и покой Берестового?…

Удивляет еще одно. В тихие светлицы Берестовского терема Владимир велит перенести убранные много лет назад из Золотой палаты боевые доспехи древних князей, и меч и щит отца своего Святослава, поцеловав, вешает на стену опочивальни.

Владимир не сдается, он еще борется. От Берестового к городу и обратно мчатся бесконечные гонцы, днем и ночью едут бояре и воеводы – князь следит, как собирается воинство для рати с Ярославом, ему ведомо, где рыскает в поле князь Борис, и, поскольку прошло много времени, а печенегов не было, князь велит Борису возвращаться в Киев и нетерпеливо его ждет.

Видимо, князь слишком много трудился – в начале месяца червеня, спускаясь с терема, он упал и два дня лежал без сознания, потом поднялся, но что-то случилось с левой рукой – перестала слушаться, стала вялой, точно мертвой, да еще каждый вечер бешено билось сердце, сводило ноги…

Стояла душная, грозовая ночь пятнадцатого червеня лета 1015-го, канун Перунова дня. Весь день палил зной, стояла мертвая тишина, безветрие, нечем было дышать.

Вечером над Киевыми горами появилось белесоватое облако, оно повисло в небе и сияло, отливалось, сверкало, точно золотая корона. Когда же солнце зашло за Щекавицу, облако потемнело и быстро расползлось над горами, долиной, Днепром.

И все– таки было душно, тишина стала нестерпимой, казалось, достаточно высечь огнивом искру, как все вспыхнет… И люди в самом деле боялись зажигать огни -в такую сушь пожар испепелит деревянный город. Вскоре Гора, предградье, Подол совсем потонули во мраке.

Однако если люди на земле остерегались огня, то искра эта, видимо, родилась в небе среди высоких туч – и над Киевом уже поздно ночью разразилась гроза, молнии раз за разом ударяли в землю, поднялся страшный грохот и треск, но с туч не сорвалась ни одна капля, стояла такая же духота и сушь.

На ложе в Берестовом тереме лежал и слушал эту грозу князь Владимир. В его просторной светлице тускло мерцали две свечи, в полутьме виднелись стол, стулья возле него да широкое ложе.

Когда же за окном сверкала молния и ослепительный, зеленоватый свет наполнял светлицу, на стене вырисовались щит и меч Святослава, в углу – суровый лик Христа, из темноты показалось лицо князя Владимира, его тревожный, лихорадочный взгляд, капельки пота на лбу, пересохшие губы и стиснутые в кулаки пальцы рук, лежавших на одеяле.

Князь очень страдал – в груди его раз за разом, точно буря в небе, начинало биться и нестерпимо болеть сердце, а когда его удары затихали, князю казалось, что наступает последняя минута.

Но более всего болела душа князя. Чувствуя, что на него снова надвигается и, может, сметет с земли на сей раз последняя волна, он упорно думал, старался вспомнить, что же еще можно и нужно обязательно сделать…

– Воевода Волчий Хвост тут? – спросил он у дворян, которые тихо то входили, то выходили из палаты.

– Тут, княже…

– Пусть войдет!

Воевода Волчий Хвост был, видимо, где-то близко, потому что тотчас остановился, склонив голову, у княжьего ложа.

– Я тут, княже… Ты меня звал…

– Так, звал… Чего стоишь, сядь, воевода, и пусть все выйдут…

– Тут никого нет…

– Добро… слушай, воевода…

Волчий Хвост еще ниже склонился к князю.

– Воевода, – сказал Владимир. – Ты всю жизнь был мне верным слугою, и днесь полагаюсь на тя…

– Мой княже! – только и сказал Волчий Хвост.

– Помнишь, – начал вспоминать князь Владимир, – как ходили мы на радимичей и стояли над Пищаной. Тогда я послал тебя вперед, и побежали они, а я сказал: радимичи от волчьего хвоста бегут…

– Ты послал меня вперед, но впереди шла слава Володи-мира-князя. Победил ты…

– Да разве только радимичи. – Князь Владимир немного успокоился, стал дышать ровнее. – Помнишь, как ходили мы на вятичей, черных булгар?

– Велика твоя слава, княже Владимир, в тяжкую годину ты собрал и устроял Русь…

– Велика и твоя слава, – сказал в ответ на это Владимир, -зане в многотрудную годину полагаюсь на тя…

– Говори, княже, все сделаю по твоему слову.

– Видишь меня, немощного, воевода, и уж не ведаю я, даст ли мне Бог еще пожить или покличет к себе. Потому тревожусь за Русь: покуда живу, твердо стоит киевский стол, не станет меня – чую вражду между землями и сыновьями… Скажу тебе правду, воевода, не на всех сыновей полагаюсь, есть среди них лишь один, который защитит честь и славу киевского стола, спасет Русь…

– О ком говоришь, княже?

– О сыне Борисе… Он будет первым после меня… Слышишь, воевода?

– Слышу, княже, и скажу: справедливо ты рассудил: Борис князь над князьями. Но ты давно уже велел послать к нему гонцов, и я выполнил твой наказ, князь Борис не сегодня-завтра будет в Киеве…

– Беспокоюсь я. Дни идут, а Бориса нет, повелеваю тебе, воевода: возьми дружину, поезжай в поле, отыщи Бориса и верни его в Киев…

– Завтра выеду, княже…

– А о Святополке ничего не слыхать?

– Нет! Он, видимо, далеко, в Польше, да руки у него коротки…

– А Новгород молчит?

– Молчит… Этим летом лодии Ярослава Волока уже не пройдут.

– Ну, ступай! Поезжай в город, отдохни. Может, сейчас и я засну, воевода…

– Сделаю, как велишь. – Воевода поклонился. – Прощай, княже!

– Прощай, воевода! И поезжай, ищи князя Бориса…

Спал он или не спал? Князь проснулся, открыл глаза и увидел в раскрытых дверях темные очертания человека.

– Кто там? – спросил Владимир.

– Епископ Анастас, княже…

– Зачем же ты пришел? Разве можно тебе, старику, ходить в такую непогодь?

– Я услышал, что тебе тяжко, вот и пришел…

– Ты прав, отче, в эту ночь мне почему-то так тяжко, как никогда… Иди, епископ, посиди возле меня…

Епископ приблизился к ложу и опустился в низкое кресло.

– А почему тебе тяжко, княже? – ласково начал он.