Яныбай Хамматов - Золото собирается крупицами

Улица была полна народу, в толпе вокруг телег вертелся староста Мухаррам. У одной из телег возле молоденького, лет восемнадцати, парня, всплескивая руками и отирая набегавшие на глаза слезы, стояла молодая женщина.

– Говорила я тебе, сходи к старшине, сходи! – жалобным голосом говорила она. – Ведь свой человек, помог бы, ох, сынок, сынок, почему ты не слушаешь меня? Ну, хочешь, я с ним поговорю?

– Не надо, мама! – парень густо краснел, оглядываясь на соседей и пожимая плечами: мол, видите, ничего с ней не поделаешь!..

– Ну позволь, я схожу, я уговорю его, – продолжала женщина – Ведь у тебя еще и годы не вышли, ты и ружья в руках не удержишь…

– Удержит, как не удержать! – заметил проходивший мимо староста. – Разве он младше моего сына? Ведь и я своего не пожалел для царя и веры, посмотрите-ка на него! Какой мой сын, а? Сокол, настоящий сокол! Вдруг офицером вернется, вот слава будет.

Увидев Хисматуллу, стоявшего рядом с матерью и Гульямал, он важно кивнул ему:

– Присматривай за моим сыном, ведь ты старше его! Да не забудь, брось свои здешние повадки, не забывай о том, кому ты служишь?

– Я-то знаю, кому служу, – спокойно ответил Хисматулла. – А вот ты знаешь ли?

Мухаррам поспешно скрылся в толпе. Когда новобранцы стали грузиться на телеги, шум и крики усилились еще больше. Лошадям как будто передалась тревога людей, они забеспокоились, ржали; курносый парень с опухшими и красными от плача глазами закричал, размахивая войлочной шляпой:

– Прощайте, братцы! Ерманскому царю на пельмени едем!

– Не говори так, дитя мое, – успокаивала его мать. – От своей судьбы никуда не уйдешь!

Народ все прибывал, люди давали отъезжающим хлеб, деньги, нитки, мыло – все, что могли. На задней телеге, куда сел Хисматулла, собрались те, у кого не было родных, или же те, у кого их было мало Гульямал, еще удерживая слезы, стояла рядом, сжав руки в кулаки так, что они побелели. Сайдеямал не плакала, а только смотрела, не отрываясь, на сына.

– Много горя я тебе принес, мама, – сказал Хисматулла. – Опять ты остаешься одна… Как ты будешь жить?

– Не волнуйся обо мне, сынок, думай о себе, – отвечала Сайдеямал. – В миру и воробей выживет, ничего со мной не случится…

– Покамест я дома, буду бабушке помогать, – сказал появившийся около телеги Гайзулла.

Хисматулла невесело улыбнулся и погладил мальчика по голове.

– На аллаха вся моя надежда. – Старая Сайдеямал опустила голову, и руки ее бессильно повисли вдоль черного платья. – Днем и ночью буду просить всемогущего, чтобы мой сын вернулся живым и здоровым.

Передняя телега дернулась, и лошадь медленно потянула ее сквозь толпу. Следом за ней двинулись остальные. Женщины заголосили и бросились вперед, стараясь последний раз дотронуться до родных, кричали вразнобой:

– Возвращайтесь скорее!

– Пусть сам Хызыр, ангел бессмертия, будет вашим спутником!

– Берегите друг друга!

– Да поможет вам аллах победить неверных и вернуться живыми!

Миновав толпу, лошади пошли быстрее. На краю деревни провожающих стало меньше, а когда повозки поднялись по каменистой дороге через березняк на гору, отстали и старая Сайдеямал с Гайзуллой. Одна лишь Гульямал, прикрыв лицо платком, упрямо продолжала шагать за последней подводой и, лишь когда передние телеги скрылись в лесу, подбежала к Хисматулле, быстро обняла его и отпрянула. Кинув ему маленький узелок, она заплакала навзрыд и бросилась в лес.

– Постой! Обожди! – крикнул Хисматулла, но Гульямал даже не обернулась. – Постой! – крикнул он снова.

«О-ой!» – отозвалось эхо.

Парень быстро соскочил с телеги, не зная, кричать ли ему или бежать за Гульямал. Потом, хлопнув с досады себя по колену, он догнал телегу.

Дурак, какой же я дурак! Ни одного слова ей не сказал, а ведь, если бы не она, меня бы, может, уже в живых бы не было!.. Почему я всегда думаю только о себе? Хисматулла готов был расплакаться. Сидевшие рядом с ним рекруты насмешливо поглядывали на него.

Телеги с шумом и грохотом катились по дороге, то въезжая в березовую чащу, то поднимаясь в гору, то переезжая мелкие ручьи вброд. Скоро кто-то из рекрутов запел тонким, протяжным голосом:

Остальные рекруты подхватили песню, и она отзывалась эхом в горах. Немного успокоившись, Хисматулла развернул узелок, который бросила ему Гульямал. В кисете, вышитом бисером и цветным сукном, лежала десятирублевка и тщательно свернутый клочок бумаги. «Любимый, прощай, не забывай меня», – прочел Хисматулла, и ему стало еще тоскливее…

К вечеру обоз с рекрутами подошел к поселку Кэжэнского завода. Начал моросить мелкий дождь. Дожидаясь своей очереди во дворе, где находилась медицинская комиссия уезда, Хисматулла продрог. Наконец рекрутов впустили в дом. Первым к столу фельдшера подошел сын бая,

– Кто таков? – спросил фельдшер. – Как зовут?

– Шайахмет, – тихо ответил парень.

Фельдшер поднял голову от бумаг:

– Хажисултанкин сын?

Шайахмет утвердительно кивнул головой.

– Можешь не раздеваться, я тебя еще в прошлый раз проверял, когда ты с отцом приезжал на базар. Езжай домой!

Шайахмет оторопело стоял посреди комнаты. Он хорошо помнил, что никогда не приезжал с отцом на базар и не проходил никаких комиссий. К тому же он был здоров и никогда не болел. Видно, отец договорился с ним, – сообразил парень, – иначе зачем отец велел бы мне купить чаю на обратном пути?

– Ты что, глухой? – снова сказал фельдшер. – Или я плохо говорю? Так я могу сказать еще раз – ты больной, к военной службе не годен, понял? Ступай отсюда, не мешайся! Чья очередь!

– Моя, – ответил стоявший у стены худой парень, у которого от волнения дергалось левое веко.

Фельдшер нагнулся над бумагой:

– Фамилия?

– Якшибаев.

– По-русски понимаешь?

– Уруски понимай, фамилия моя уруски Хорошобогатов.

– А кто такой Якшибаев? – пожав плечами, спросил фельдшер.

– Я!

– Почему же у тебя две фамилии?

– Якшибаев – по-башкирски, Хорошобогатов – уруски, – с трудом произнося слова, сказал парень.

Фельдшер и сидящий за столом лысый унтер от души расхохотались.

– Годен!

Якшибаев согнулся, схватившись руками за голый живот:

– Моя болит, ой-ой! Моя армия не пойдет…

Он жалобно заглядывал в глаза фельдшеру, но тот пригласил к столу следующего.

Следующий парень был хромой. Фельдшер постучал кончиками пальцев по его худой груди, приставил к ней свою трубку, послушал и повернулся к лысому унтеру: