Яныбай Хамматов - Золото собирается крупицами

– Ну давай, – сказал Хисматулла и полез в карман за деньгами.

Старатели снова опорожнили стаканы. Василий встал и, пошатываясь, перешел к другому столу, вскоре за ним скрылся и его дружок. На их место тотчас подсели другие старатели.

– Зря ты горячку порешь, – сказал сидевший рядом старик. Лицо его густо обросло грязно– седой щетиной, рукава рубахи были похожи на лохмотья. – Нехорошо так долго зло помнить… Знаешь, как старики сказывают: тебя камнем, а ты – куском хлеба! Человека только добром победить можно, а если без конца камень за пазухой держать, это не дело! Не к лицу мусульманину…

– Нет, агай, добром с Хажисултаном не сладишь! – обрадовавшись, что не надо больше подбирать русские слова, заговорил Хисматулла. – Все равно отомщу! Мать мне только жалко, вот что… Совсем она у меня старенькая. – Он уронил голову и заплакал.

– Да брось ты, ты же мужчина! На, держи, выпей, сразу очухаешься! – заговорили сидевшие за столом. – Пей, пока жив, сколько влезет, всякое горе позабудется!

– Да, про завтрашний день один аллах знает…, – задумчиво добавил старик. – Сколько жить и долго ли муку эту нести! Наши, как мухи, дох нут! Сколько их под землей осталось…

– Вчера на третьем горизонте один погиб, – заговорил молчавший до сих пор усач, вертя стакан длинными костлявыми руками. – Да на прошлой неделе шестнадцать человек в одной шахте засыпало. А этот, что на третьем, дружок мне был… Жена осталась, дети мал мала меньше, вчера в контору ходила, а с ней там и разговаривать не стали.

– Чего зря болтаешь? – спросил снова при соединившийся к столу Василий. – Я сам видел, как Накышев ей три рубля дал!

– Тебе бы четверых детей, как бы ты их на кормил на трешку? – горестно спросил усач.

– Зато сколько водки купить можно! – весело встревая в разговор, сказал кто-то сзади. – Целая трешница, подумать только!

– Молчи ты, оболтус! – грозно повернулся назад усач, и пьяный старатель пропал, будто сквозь землю провалился.

– Бросьте, ребята, лучше выпьем! —сказал дружок Василия.

За соседним столом громко и не в лад запели:

– Хай-хай, гоп-эл-лэй! – подхватили старатели.

– Жизнь собачья, одна водка тоску глушит! – грохнув стакан об стол, сказал усач. – Зачем тог да и родиться, если радости тебе – ну никакой!..

– Если пить, да при этом ум не пропить, да денег в кармане куча, то оно конечно, водка – штука хорошая! – заверил опять неведомо откуда возникший старатель, которого прогнал от стола усач. – Вот я пью, а ума не пропиваю, а почему бы мне и не выпить, если монета есть? Богачи вон пьют оттого, что с жиру бесятся, это мне Михаил все давно растолковал, а мы, стало быть, с горя, значит, кто же из нас прав?

Вдруг лицо старателя покачнулось и поплыло куда-то влево, нелепо кривляясь и гримасничая, и это было последнее, что запомнил Хисматулла…

Очнулся он утром от холода и ужасной головной боли и попытался сесть. Кругом на грязном полу валялись сваленные скамейки и пьяные старатели, которые не смогли уйти домой вчера вечером. Хисматулла пошарил в кармане и, не найдя ни копейки от вчерашней получки, ужаснулся:

– Что я наделал?

Но тут же его так сильно затошнило, что заботы о матери, о неоплаченных долгах и собственном пропитании сразу забылись.

Еле-еле отработав свои шестнадцать часов, Хисматулла поплелся к себе в барак, голодный, проклиная все на свете. Но не успел пройти мимо кабака, как был подхвачен вчерашним усачом и еще парой знакомых товарищей.

– Смотрите, кто пришел! – закричал с соседнего стола Василий. – Наш петушок пришел! Как, паря, неужто из трезвенников в выпивохи подался?

– Ровняльщик сказал, если завтра не выйдешь, другого возьмут! – хмуро ответил Хисматулла.

– Уж не ты ли ему там наушничал? – при встал Василий, перестав смеяться.

– Кати, кати! – грозно мотнул головой усач. – Мы и сами с усами! Сиди, где сидел, у меня тут весь кабак – друзья да приятели, не трожь парня, тебе говорю, а тронешь – со мной дело поимеешь!

Василий недовольно уселся, видя, что никто не поддерживает его. Усач и Хисматулла сели и заказали водки. Время от времени, ожидая, когда хозяин принесет штоф, Хисматулла радостно оглядывался на Василия, его так и подмывало детское желание показать язык вчерашнему своему мучителю. Хозяин принес водку, и скоро Хисматулла был так же пьян, как вчера…

День за днем закрутились, как спицы в колесе. Каждый раз кто-то из старателей угощал, и Хисматулла метался от работы к кабаку, от кабака к работе, чувствуя, что ему уже не выпутаться из этого неразрывного круга. Однажды он встретил рядом с бараком конюха Зинатуллу. Поговорив, они собирались уже разойтись, как вдруг Зинатулла вспомнил:

– Эй, забыл тебе сказать, я ведь в Сакмаеве на той неделе побывал!

– Мать видел? Седенькая такая, маленькая, у бая служит?..

– Нет, матери твоей вроде не встречал, зато эту вашу сумасшедшую встретил, ах, кабы не тронулась, такая красивая девка была!

– Это ты о ком? – почти догадываясь, хрипло пробормотал Хисматулла.

– Да эта, жена Хажисултана, что от мужа сбежать хотела с каким-то русским! – не зная хорошенько, в чем дело, и не подозревая, какую рану он наносит парню, продолжал конюх. – Нафиса, что ли? Прямо жалко, идет по улице – и ничего перед собой не видит! Одна девка тронулась, другая без присмотру бегает, мальчонка, говорят, покалечился и из дома сбежал, отец помер, а мать в том месяце на сук в темноте напоролась и ослепла!

– Как, Фатхия ослепла? – вскрикнул Хисматулла.

– Уж не знаю, как там зовут ее… Па оба глаза ослепла, теперь хоть па персике води! Вот несчастье-то… Л мы все говорим – худо да плохо! Нам еще хорошо, а вот им-то уж точно плохо, хуже не бывает… Может, ко мне зайдешь? – улыбнулся Зинатулла.

– Не-ет, в другой раз…

– Ну, я пошел тогда! В следующий раз поеду, могу к матери твоей заглянуть, слышишь? Привет передам!

– Ладно, – машинально сказал Хисматулла, чувствуя, что ноги не держат его, и, едва конюх скрылся за поворотом, сел прямо в сугроб, не чувствуя холода и обхватив обеими руками пылающую голову. «Аллах, – думал он, – так однажды приедет кто-нибудь и скажет: „А матери твоей уже в прошлом месяце земля постелью легла“, а я так ничего и знать не буду!.. Что же делать, что делать? И для чего я на этом свете? Нельзя же так – только есть, спать, работать, водку пить и опять есть, спать… Так ведь и лошади могут, и любая другая животина, если приучишь! Почему же я должен жить, как они? Нет, нет, все равно ничего не исправишь, все бесполезно… Откуда я знаю, зачем живу? Значит, вот как оно дома-то… Ох, и напьюсь же я сегодня!» Мысли одна за другой сменялись в его голове, и вскоре, встав с сугроба и не в силах унять жгущее в груди горе, он быстрым шагом направился к кабаку, не оглядываясь по сторонам и не замечая, что навстречу ему, улыбаясь, идет Сайфетдин.