Яныбай Хамматов - Золото собирается крупицами

Хисматулла все еще стоял у тепляка, не решаясь ни войти, ни двинуться одному по темной дороге, когда работницы одна за другой гурьбой высыпали из дверей. Видно было, что и они измотаны тяжелой работой, не слышно было уже ни смеха, ни разговоров. Михаил вышел одним из последних.

– А я думал, что ты уже ушел, – удивился он. – Что ж у печки перед дорогой не отогрелся? Ах ты, дурья башка, все стесняешься? Ну, идем тогда сразу со мной, прямо сейчас пойдем, и хлеба тебе дам, хозяйка чайку скипятит…

Лапти от мороза стали твердыми и тяжелыми, намокшая одежда заледенела, и Хисматулле хотелось лечь на снег и хоть несколько минут полежать спокойно, но бодро шагавший впереди Михаил, оглядываясь, торопил его:

– Быстрей, браток, прибавь шагу! Времени в обрез – сам понимать должен, завтра опять работа до свету, а меня еще сегодня старатели ждут!

Он не объяснял, почему его ждут старатели, но Хисматулла каждый раз прибавлял шагу, понимая, что Михаил не стал бы торопить его просто так.

Наконец, пройдя мимо кустов, словно от холода прижавшихся к земле, они свернули влево, и впереди показались темные вытянутые, похожие на ящики, бараки. «Хлеб с кипятком», – мелькнуло в голове у еле тащившего ноги Хисматуллы. Эта мысль придала ему сил, и шагать стало легче, как будто он уже поужинал. У входа в землянку Михаил остановился:

– Зайдешь?

– А ты? – неуверенно спросил Хисматулла.

– Понимаешь, какое дело, браток, приходи, когда хочешь, только сегодня я с тобой посидеть уже не успею. Но это ничего! Со старушкой моей посидишь, потолкуешь про житье-бытье, чаю на пьешься, а? А там, глядишь попозже и я по дойду…

– Да нет, лучше в другой раз… – сказал Хисматулла.

– Ну и лады! Подожди тогда, сейчас хлеб вынесу. – Михаил скрылся за дверью и почти тут же вышел снова, неся с собой завернутый в чистую белую тряпицу каравай.

– Спасибо, агай, ввек добра твоего не забуду… Как только денег заработаю – отдам!

– Отдашь, когда сможешь, не сможешь сразу – отдашь потом, ясно? Ну, до завтра, браток, иди скорей спать, а то не проснешься утром! – Он протянул Хисматулле руку. – Да не так, так только барыни здороваются и прощаются! Надо руку жать крепко и всей ладонью, чтоб и враг и друг почувствовал – кого надо, поддержит, а кому надо, и сдачи даст! Ну, беги! – Михаил хлопнул пария по плечу и, не оглядываясь, зашагал в сторону.

Хисматулла кое-как добрел до барака, поел и лег. Все тело болело и ныло от усталости, зудели на руках натертые черенком лопаты мозоли, и Хисматулла не успел даже, как обычно, подумать ни о матери, ни о Нафисе, а едва склонил голову – тут же провалился в сон, будто, закрыв глаза, прыгнул с обрыва в темный ночной овраг…

На этот раз он чуть не опоздал на работу и все ждал Михаила, оглядывался, идя по дороге к тепляку, смотрел на дверь, дожидаясь начала работы, и когда дверь открылась и вместо Михаила вдруг вошел совсем другой человек – длинноволосый, большеухий, с чёрной космой падающих на лоб волос – испытал такое чувство, будто его обманули. Нового напарника звали Василием, работал он спустя рукава, охая и дыша перегаром, то и дело он садился отдыхать и насмешливо поглядывал на старательно таскающего тачку за тачкой Хисматуллу.

– Эй, парень, надорвешь животик! – вздыхал он. – Вижу, в работе нашей ты не петришь ни бельмеса, а? Не, мне такая возня не по нутру, я лучше в сторонке посижу да на тебя погляжу…

Хисматулла сердился, но молчал, не смея ему перечить, однако с удивлением заметил, что, как только к двери тепляка кто-нибудь подходил, Василий приподымался и хватал лопату.

И когда, ближе к обеду, из тепляка выскочил ровняльщик, Василий тут же с грохотом и шумом стал наполнять тачку породой, даже не глядя в его сторону. В одну минуту он наполнил тачку с верхом и бегом помчался с ней к отвалу.

Ровняльщик, выкатив кроличьи глаза и подбоченясь, крикнул:

– Вы что тут? Хотите всю округу пустой породой засорить? Только б лодыря гонять! – И, за метив, что Василий уже бежит обратно с пустой тачкой, а Хисматулла так и стоит рядом с желобом, не сделав ни одного движения, крикнул еще громче: – Да ты что, сопляк, оглох? Смотри, тут у вас всего один и работает, а ты стоишь, как столб и, может, еще думаешь, тебе за это деньги платить будут?!

– Зачем сердишься, начальник? – тяжело дыша и нагружая новую тачку, обернулся Василий. – Мальчонка еще приучится, так будет не хуже меня гонять! Не сердись, начальник, я его подучу, пока суд да дело!

– Как не сердись, – помягчев, снизил голос ровняльщик. – Дело-то уж к полдню, а он еще до сих пор не проснулся!

– Я работал все время, а он сидел! – в вол нении забыв, что ровняльщик не поймет по-башкирски, крикнул Хисматулла.

– Вишь, жалобный какой, прощенья просит! – ухмыльнулся Василий. – Не ругай, начальник, сами были молодые да зеленые, он, может, всю ночь с девкой проваландался, вишь губищи-то разорваны! – и Василий показал на потрескавшиеся от мороза губы Хисматуллы. – Справимся помаленьку, начальник, не гони его, ты ж человек у нас добрый, хороший, такие дела понимаешь…

– В последний раз! – вздохнул ровняльщик – И чтобы больше не спал на работе, а то живо в контору и – расчет! Какое мне дело до его девки? У меня тоже жена есть! Я ж от этого не клюю носом на работе…

Чуть только дверь за ровняльщиком закрылась, Василий повалился на камень, держась руками за живот и хохоча, как безумный.

– Ой, не могу! Вот хозяин так хозяин, всем хозяинам хозяин, ой, надорвусь!

– Ты зачем?.. – не находя слов и все крепче сжимая кулаки, подступил к нему Хисматулла. – Зачем обманул?!

– А ты не ершись! —оборвав смех и вставая во весь рост, оборвал Василий. – Я пока на тебя зла не держу, только уж если что не по нутру мне будет, хорошо ли тебе придется, как ты думаешь? Скажу вон начальнику, что ты, мол, работаешь плохо, тебя отсюда – фьюить! – при свистнул он, насмешливо щуря глаза. – Так что, сверчок, знай свой шесток!

Хисматулла потерянно молчал.

– Я ж тебя, дуру, защитил, а ты с кулака ми… – с недоуменным сожалением протянул Василий. – Ну, да ничего, пройдет это у тебя, я когда, как ты, зеленый был – тоже ершился больно много, а теперь мне что – бутылку да бабу, а все остальное меня не касается! Вырастешь да ум вынесешь, тоже такой будешь, понял, паря?

Хисматулла молча повернулся и взялся за тачку.

Когда наступило время обеда и работницы опять уселись возле печки, Хисматулла осторожно подошел к женщине в черном платке, которую приметил еще вчера.

– Чего тебе? – спросила она, подняв голову от еды.

– Маша-инэй! – Хисматулла слышал вчера, как звали ее работницы, и теперь подумал, что если назовет ее но имени, так будет лучше. – Маша-инэй, я к тебе…