Яныбай Хамматов - Золото собирается крупицами

И верно, едва он вошел в дом, как увидел, что отец, сидя у очага, рассматривает бумаги, которые Загит на прошлой неделе спрятал в подвале. «Пропал!» – мелькнуло в голове мальчика, колени его задрожали, по спине побежал неприятный холодок.

Хаким поднял голову, и свежевыбритая голова его заблестела. Он мотнул головой, отчего бородка его вздернулась кверху и тут же резко, будто кто-то потянул ее с силой вниз, опустилась.

– Кто пришел? – подслеповато щуря глаза, спросил он.

– Старший брат пришел, – тоненько пискнула сидевшая на полу Гамиля.

– Ну-ка, иди сюда поближе! – Брови Хакима сдвинулись, и губы вытянулись в ниточку. Мальчик покорно подошел к отцу, не зная, куда девать забегавшие по стенам глаза. – Где был?

Загит не успел ответить, как Хаким, еще выше задрав бородку и нахмурив брови, протянул сыну листовки:

– Твоих рук дело?

«Не зря левый глаз дергался, точная примета, – с тоской подумал Загит, опуская голову, – вот не везет сегодня, то солдаты, а теперь ещё и отец…»

– Что, язык проглотил? Говори, когда отец тебя спрашивает!

«Сейчас врежет», – зажмурился Загит.

Но Хаким вдруг переменил тон и, потянув сына за рукав, сказал ему почти ласково:

– Ну, сынок, чего ты боишься? Я же не чужой тебе… Скажи, кто тебе дал эти бумажки, и я тебя не трону, я ж не враг тебе…

«Может, сказать? – заколебался Загит. – И зачем я только ввязался в это дело? Пусть бы Гайзулла сам их прятал, где хочет, его-то пороть некому!» Он собрался уже во всем признаться отцу, как тот, видя, что мальчик молчит, и приняв это за отказ говорить, размахнулся и ударил сына по щеке:

– Ах ты, паршивец! Молчишь? От отца скрываешься? Ну погоди, вот сведу тебя к уряднику, он тебя заставит разговориться!..

Мальчик прикусил язык. «Ох, Хисматулла-агай говорил ведь, чтоб никому ни слова, а я чуть было не проболтался», – с испугом подумал он. Дверь скрипнула, и в дом, улыбаясь, вошел Султангали. Он хотел было поздороваться со старшим братом, но не успел ничего сказать, как заметил на коленях отца листовки, и тут же смекнул, в чем дело.

– Отец, если ты никому не скажешь, – тут же затараторил он, становясь впереди брата и оттирая его в сторону, – я тебе завтра чаю принесу!..

– Чаю? Какого чаю? – недовольно пробурчал Хаким. – Тут такие дела творятся, а он – чаю…

– Хорошего чая, в серебряной обертке!.. – не сдавался Султангали.

Хаким задумался, не спуская глаз с братьев.

– Так… Заодно, значит? Куда старший, туда и младший! Ну ладно, так и быть – уряднику я не скажу… Но нельзя же такое дело от муллы скрывать! Бумага-то неверными написана, грех для мусульманина держать ее у себя в доме!..

Хаким понурил голову, и в тишине стало слышно, как лает в соседнем дворе собака.

– Подумаешь, бумажка какая-то! – снова попытался подладиться к отцу Султангали. – Выбросить ее, и дело с концом! Что в ней такого?

– Беда в ней наша сидит, вот что такое! – вспылил Хаким. – Мне мулла сам говорил, если мусульманин с такой бумагой свяжется – тут же испортится, и болезнь на него найдет, и хворь, и род его угаснет! А ты говоришь – что такое… Да ее и в руках-то держать опасно, за один такой грех в ад попадешь! – Хаким с от вращением сбросил с колена листовки, сплюнул и вытер руки о штаны.

– Но ты же сам говорил, что врагу только на этом свете отомстить можно, а на том уже поздно будет, – тихо сказал Загит.

– Про какого это врага ты там болтаешь?

– Про царя…

В первую минуту Хаким не мог выговорить ни слова, потом лицо его исказилось от гнева, и бородка, как подвязанная на веревочке, быстро запрыгала в разные стороны.

– Ты что, в тюрьму захотел, поганец? Погубить всех хочешь? Через тебя и я за решетку сяду! Сопля ты окаянная! Смотри, если еще хоть одно такое слово от тебя услышу, так отлуплю, что и через месяц не встанешь!

Загит испуганно отступил в глубь комнаты.

– Не такие, как вы, а настоящие джигиты против царя шли, а что из этого получилось? – уже спокойно продолжал Хаким. – И дед покойный, да и я сам, когда молодой был, глупости делал, три года против золотоискателей воевали, а сами золото ищем – вот что, вышло! Я от солдат целое лето в лесу прятался, а пока я там был, всю деревню нашу за неповиновение царю расстреляли, и разве только одну нашу! Да ты знаешь, что за одного тебя все Сакмаево с лица земли смести могут?

– Зачем же тогда дедушка говорил, что лучше погибнуть в бою, чем быть рабом? – растерянно спросил Загит.

– Что ты понимаешь, чтобы судить о взрослых? – Не зная, как ответить сыну, Хаким рас сердился еще больше. – Ты мой сын и должен жить по закону аллаха, понял? Если ты погибнешь в бою, с кем останусь я, как я прокормлю всю эту ораву? Я ведь старый уже, мне и до то го света недалеко! Да и откуда ты знаешь, что в этих бумагах правда написана? Ты же по-русски и двух слов связать не можешь!

– Я знаю и тебе могу рассказать, – несмело ответил Загит.

Хаким ожесточенно замахал руками:

– Не хочу я слышать слова неверных! И сам ты, видно, от этих бумаг проклятых с ума со шел, раз с отцом споришь и против царя идти хочешь! Ну, ничего, я сумею тебя вылечить!.. – Хаким набросил на себя тулуп и, схватив пачку листовок, направился к двери. У дверей он еще раз обернулся: – К старосте пойду, он свой, мусульманин, плохого не посоветует…

Как только шаги отца затихли во дворе, Загит быстро подобрал разбросанные по полу листовки и выскочил во двор. Запихнув их в щель между досками сарая, он задворками, петляя, вышел к Кэжэн и сел на обрывистом берегу, скрестив ноги.

Сильный ветер резко, словно кто-то кидал его горстями, бросился ему в лицо, река грозно билась о берег темными волнами, все ниже и ниже пригибались к воде одинокие ивы и березки, растущие у обрыва; трава, казалось, совсем легла на землю.,

Не прошло и получаса, как Загит продрог так, что зуб на зуб не попадал, а все тело покрылось крупными мурашками. Мальчик обхватил колени руками, но даже не поворачивал головы в сторону своего дома. Ну и пусть, – думал он с горечью, – вот заболею, простужусь и умру, сам же плакать будет! Или возьму и утоплюсь, пожалеет тогда меня, скажет, зачем я обидел сына? Только уже поздно будет… И Гайзулла скажет: «Верный был мне друг Загит, не ценил я его при жизни как следует… И будут они вместе с Гайзуллой ко мне на могилку ходить, а Гамиля плакать будет…»

Ему стало так жалко себя, что слезы невольно навернулись на глаза и потекли по щекам, быстро остывая на ветру. Мальчик закрыл лицо руками и громко зарыдал.

– Мама, мамочка! – кричал он сквозь слезы, и ему казалось, что река повторяет его слова. – Зачем ты меня оставила совсем одного, зачем ты ушла? Возьми меня к себе, мамочка! Зачем я родился таким несчастным, почему все сваливается на мою голову? Возьми меня к себе, мамочка, я хороший, я тебе все, делать буду, помогать, дрова колоть, возьми меня к себе! – Загит открыл глаза, и сквозь слезы ему вдруг показалось, что кто-то белый манит его из реки.