Виталий Полупуднев - Великая Скифия

– С какой женщиной?.. Оба мужчины!

Гедия вскрикнула от страха при виде поединка и отбежала подальше от сражающихся в сторону оврага, где засели ее сограждане.

– Великий Зевс! – ахнул Бион. – Да ведь это сама Гедия Херемонова!

– Что?.. Что ты говоришь?

Оба друга поспешно выбрались из оврага. При виде их девушка испугалась еще больше, но учитель постарался успокоить ее:

– Не бойся, дочь Херемона. Это мы – Скимн и Бион. Мы возвращаемся домой из стана Диофанта и решили передохнуть, но волею богов нашли здесь тебя…

– Спасите меня, спасите!..

– Да, да, прекрасная жрица, мы защитим тебя!

Славными мужами вдруг овладела жажда подвига. Они выпрямились, потрясли оружием и заявили напрямик, что никому не отдадут лучшую из дочерей Херсонеса и вернут ее отцу сегодня же вечером.

Битва между скифами продолжалась. Они ранили друг друга, поранили коней, но победа не давалась ни тому, ни другому.

Напак был сильнее Лайонака, но тот старался одолеть его ловкостью и быстротой. Он кружился на своем Альбаране, нанося удары неповоротливому «вепрю» то с той, то с другой стороны.

Во время одного головокружительного поворота конь боспорца поскользнулся и упал на одно колено. Это едва не погубило смелого наездника. Напак налетел на него сбоку и занес меч для последнего удара.

Но Скимн и Бион не напрасно загорелись воинственным пылом. Они наблюдали битву и решили помочь прибывшему всаднику. Не потому, что считали его другом, но потому, что он показался им на вид слабее своего противника. А раз это так, то и справиться с ним потом будет легче.

Выхватив луки из колчанов, греки пустили стрелы в пах коню Напака. Увидев, что конь пошатнулся, они склонили копья и, став плечом к плечу, пошли вперед, как в атаку против вражеской фаланги. Их помощь спасла Лайонака, он сумел отразить удар вражеского клинка и, пользуясь замешательством противника, изловчился и вогнал ему меч в нижнюю часть живота, не прикрытую панцирем.

Алая кровь хлынула на белый снег. Князь свалился с седла и был добит копытами лошади боспорца.

– Привет тебе, витязь! – разом закричали херсонесцы, не опуская копий. – Скажи, кто ты, и мы будем твоими друзьями!

– Я сотник царя Палака, – ответил Лайонак, тяжело дыша от усталости.

– А мы воины города Херсонеса!

– Значит, мы враги!

– Выходит, так!.. Но мы помогли тебе одолеть твоего противника, высоко ценим твою храбрость и не поднимем на тебя оружия!.. Наше дело – спасти жизнь и честь этой девушки!

– Этой девушки?.. Ага!.. А скажи, Гедия: ты знаешь этих людей и доверяешь им?

– Да, они добрые граждане и друзья моего отца!

– Гм… – тихо отозвался Скимн, толкая друга в бок. – Мы – друзья Херемона.

– Тсс… Ты должен знать, что в беде все друзья, кто нам помогает.

Лайонак подумал с минуту, слез с седла, не спеша достал нож и двумя взмахами отрезал голову убитого Напака. Гедия затрепетала при виде этого, опять вспомнила красное пятно на снегу и ужаснулась в душе жестокости и кровожадности степняков. Лайонак поднял отсеченную голову за пышные волосы.

– Если так, – сказал он, – отправляйся, молодая жрица, в Херсонес с друзьями своего отца! Только не забудь о поручении царицы!

– Не забуду! – тихо отозвалась девушка, не будучи в силах оторвать взора от мертвой головы.

Лайонак с трудом взобрался на Альбарана и, не оглядываясь, поскакал в степь. Его лошадь заметно хромала.

Херемон, сын Никона, из рода Евкратидов, был и оставался одним из самых богатых людей в Херсонесе, владетелем кораблей, домов, немалых накоплений в виде дорогой посуды, золотых статеров, погребов со старыми винами, сохранившимися даже после осады.

В Керкинитиде, Стенах, Прекрасном порту имелись у него склады, десятки доверенных лиц занимались до скифского нашествия скупкой хлеба и торговлей с варварами.

– Чьи караваны с хлебом идут с Равнины в Керкинитиду?

– Богатого Херемона!

– На чьих многовесельных судах развеваются разноцветные флаги?

– На судах богатого Херемона!

– Чьи рабы ломают камень в горах?

– Его же!..

Было странно видеть, как сотни, тысячи людей, подобно кропотливым муравьям, тащили каждый свою ношу, чтобы опустить ее к ногам земного бога – костлявого Херемона. Росла и умножалась из года в год слава «грифа, стерегущего золото», увеличивались и его богатства.

И казалось, особенно тем, кто слышал об этом человеке где-нибудь в далеком углу Тавриды, но никогда не встречался с ним лицом к лицу, что Евкратид – человек высокого роста и необыкновенной силы, могущий устрашить своим видом кого угодно, что он полон энергии, утопает в роскоши, живет в многобашенном дворце и вообще похож не то на сказочного великана, не то на могучего царя, окруженного тысячами подданных и сотнями слуг.

Но богатый Херемон был немощен и стар. Он иссох, как стебель прошлогоднего бурьяна, что торчит среди снежной пустыни и печально склоняется под напором холодного ветра.

Он носил поношенную одежду и искал средства от вшей, которые по неизвестной причине нашли свой приют на его полумертвом теле.

Старик не имел сына, и единственной наследницей его была прекрасная лицом и добрая нравом Гедия, воспитанница храма Девы-Покровительницы.

Перед советом города стояла немаловажная задача решить судьбу имущества Херемона на случай его смерти. Это имущество составляло немалую часть, так сказать, «национального» достояния Херсонеса.

Да и не только об имуществе Херемона болели души отцов города-государства. Дело шло о дальнейшем существовании многорукого и многоликого хозяйственного организма, который работал на этого человека и сросся со всей общественно-хозяйственной системой полиса.

Структура полиса была очень компактной. В ней в неразрывном единстве сосуществовало личное и общее. Хлеботорговое дело являлось одним из самых мощных щупальцев небольшого, но прожорливого государства-спрута, его рабочим придатком, проникающим в самую толщу живого тела Скифии и жадно сосущим его соки. Херемон входил в кучку хлебных магнатов, фактических хозяев города. Разрушить его хозяйство – значит парализовать одну из самых сильных присосок Херсонеса, отсечь клешню у рака, перебить крыло у птицы!.. Расстройство хозяйства и торговли старого «грифа» могло ослабить всю колонию.

Это понимали многие, но относились к Херемону по-разному.

Бедные – а их в Херсонесе было немало и с каждым годом становилось все больше – ненавидели костлявого кащея за его безжалостное отношение к должникам, за его скупость и черствость к тем, кто гнул на него спину, умножал его богатства.

Но многие радетели демократии, такие, как Бион, то есть люди среднего достатка, которые желали сохранения заведенного порядка вещей и боялись потрясений, замечали глубокомысленно: