Виталий Полупуднев - Митридат

– Что ты изменник, ты этого отрицать не смеешь! Ты не остановил царевича от ложного шага и не донес мне об измене своевременно! Это так! Более того – ты, лукавый и подлый, продолжал нести службу в пользу Рима и спать на мягком ложе, полученном от римлян, как получает собака ее подстилку! Был бы ты моложе, я посадил бы тебя на раскаленные уголья, а потом на кол! Но ты стар и жалок и, я думаю, сам поймешь, как тебе поступить! Встань и уйди с глаз моих!

Словно невзначай бросил вопрос воину, сопровождавшему наварха:

– Кто ты?

– Митраас, о великий государь! – ответил тот звучным голосом, падая на колени. – Воин и раб твой!

– Раб мой, а служил римлянам?.. Что ж, будь рабом, если так! Наденьте на него ошейник и прикуйте к обозной колеснице! В помощь быкам!

Стоявший рядом Фарнак вгляделся в статную фигуру новообращенного раба, который, услышав позорное определение своей судьбы, сразу пожух. На его лице появилось что-то страдальческое. Казалось, смертный приговор так не поразил бы его. Царевич помнил этого бравого придворного щеголя и фехтовальщика, у которого он и другие подростки из знатных семей учились владеть мечом. Они даже подражали его манерам, видя в нем образец мужественности и внешнего совершенства. И сейчас казалось жестоким и неправомерным решение великого государя приковать доброго малого к оглобле и обречь на беспросветную жизнь двуногого скота.

Царевич помялся, но перечить отцу в столь суровый час не посмел.

«Играет людьми, как альчиками, – думал Асандр, наблюдая за поступками царя, – рабов освобождает, свободных делает рабами!»

Митридат помрачнел и насупился, словно от внутренней боли. Как бы разгадав мысли боспорца, взглянул на него сухо и надменно. Его колючий взор, казалось, хотел пронзить насквозь изворотливого грека, который был одним из главных действующих лиц в совершенной измене. «Сейчас прикажет схватить меня!» – воскликнул тот мысленно, с замиранием сердца.

– Почему не воспротивился побегу Махара, не задержал его? – спросил царь.

– Ничего не знаю, не ведаю о побеге правителя! Махар волен поступать так, как найдет нужным!.. А помешать его отплытию мог бы лишь тот, кто поставил его управлять Боспором!

– От чьего имени ты здесь и кто назначил тебя правителем взамен Махара?

– Здесь я от имени общины Пантикапея, ею и поставлен, по законам предков, на место стратега и первого архонта города! Не заменял я Махара и не посягал на его власть! Цель моя – защита города, как я уже сказал. А Махар был и остается правителем Боспорского царства по воле твоей! Прикажи – и мы поклонимся ему, ибо ты наш владыка, и слово твое закон для нас! Благословляем и славим тебя, поставленного богами!

После короткого раздумья Митридат поднял руку и изрек:

– Возвращайтесь в город!.. Передайте гражданам Пантикапея – я принимаю их покорность и утверждаю совет города, избранный народом! Обещания свои подтверждаю, имеющие уши – да слышат!

С прибытием заморского царя в Пантикапее сложилась необычная обстановка. Новые, небывалые чувства волновали боспорцев. И никто не мог сказать с уверенностью – радоваться ли великой чести, оказанной им Митридатом, или горевать? Что готовит грядущее – торжество и победу или поражение и горькую расплату?

Все увидели, что войско Митридата выглядит сильным, оно многолюдно, хорошо вооружено. А немалый отряд римских перебежчиков во главе с Гаем и Публием так сверкал начищенными шлемами, что горожане были смущены. Им показалось, что к ним пожаловал не Митридат, а Сервилий с морской пехотой.

Въезд Митридата в Пантикапей был великолепен. Ворота города были широко распахнуты, дорога усыпана розами. Все полагали, что Митридат вступит в город на боевой колеснице, как когда-то Махар. Но увидели всадников на белых конях. Первым ехал сам Митридат в зеркальных доспехах, высокой, сияющей китаре и багряной мантии, свисающей до земли пышными складками. В руке он держал высоко поднятый скипетр с мигающими на солнце алмазами. Он вступал в столицу северных эллинов верхом на коне, желая этим польстить чувству людей, полжизни проводивших в седле.

– Глядите, это он! – послышались возгласы в толпе. – Это сам Митридат, да хранят его боги!

– Он накажет вероломного Сервилия за потопленные корабли!

Тут же находились люди недоверчивые и осторожные, которые предвидели потрясения. Они пожимали плечами и, оглянувшись с опаской, говорили негромко:

– Рим силен, его победить невозможно! А с прибытием Митридата мы стали врагами Рима! Хорошего в этом мало. Если не вернется Помпей, то другой полководец пожалует к нам, и тогда Таврида разделит участь Понтийского царства – станет ареной страшной войны!

По-разному мыслили и чувствовали и те, кто следовал непосредственно за царем. Справа и сзади от него ехал Менофан, сутулый, коротконогий. Он трясся в седле, позвякивая золотыми гривнами на шее, отличающими его, главного стратега, от других военачальников. С другой стороны по-молодецки гарцевал Фарнак, одетый в пурпурное с золотым, как сын и наследник царский.

Следом двигался отряд евнухов, личная охрана Митридата, возглавленная Трифоном. Жестокий евнух шарил вокруг желтыми глазами, словно пернатый хищник, выслеживающий добычу. В его костлявой руке сверкал обнаженный меч.

Пантикапейские девушки и юноши встречали царя приветственными кликами и пением гимнов. Они бросали под копыта его коня душистые цветы, лили молоко и вино из кувшинов. Его славили как великого повелителя, встречали как любимца богов, обласканного Никой – богиней победы.

Нет, не беглецом явился гордый царь на Боспор, а властелином, объединившим под своей короной сказочные гиперборейские страны!

– Велик, велик царь Митридат! – говорили пораженные советники, сопровождавшие царя нестройной гурьбой, кто верхом или в экипажах, а кто и пешком. – И мы смели думать, что он просто бежит от врага, надеясь найти прибежище в дымных юртах скифов и сарматов!.. А он привел нас в новое, прекрасное царство, даже большее, чем то, которое осталось в руках римлян! Опять в его власти богатые города и многолюдные земли! И вот такой прекрасный город, как Пантикапей, возлагает к его ногам свою покорность и свои дары!..

Олтак находился среди царских советников. Он улыбался широко, взирая на столь знакомые места, в которых прошла его молодость. И уже предвкушал сладость мести врагам, захватившим его трон. Он мечтал пролить много, много крови, уничтожить изменников, их детей и родичей.

Только Тирибаз, крайне обиженный тем, что не попал в число первых в этом триумфальном шествии, пребывал в угрюмой задумчивости. Лежа на коврах в крытой повозке, он грыз лакированные ногти и старался предугадать ход событий. Но и он был поражен величием Пантикапея и той удачей, которая сопутствовала Митридату в северном походе. Все казалось сказкой после страшных поражений недавнего прошлого и унылого сидения в Диоскуриаде.