Виталий Полупуднев - Митридат

– Так ты в грабеже не участвовал и людей на грабеж не посылал? – переспросил Митридат придирчиво, но несколько снизив тон.

– Нет! – твердо ответил Фарнак.

– Это твое последнее слово?

– Если ты приговорил меня к смерти, то последнее! – бесстрашно ответствовал сын.

По мановению царской руки узника поставили на ноги и увели. Митридат был озадачен спокойной уверенностью Фарнака. Он угрюмо поглядел на Менофана, который заметил, что яростные штрихи на царском лице обмякли, сменились выражением раздумья. Стратег решил, что настало время решительно поддержать Фарнака.

– Великий государь, – начал он, широко расставив квадратные ладони, – ты убедился, что твой царственный сын не мог участвовать в ночном нападении! Да и зачем ему, наследнику твоей диадемы, нападать на караван отца и похищать собственных сестер?.. Бакх что-то перепутал! Кого он там мог разглядеть в ночной тьме!

– Он опознал Асандра по голосу! Тот скрылся из города, чем и подтвердил свою вину!.. И этого двойного предателя Митрааса тоже опознал!.. Митраас – в бегах, это ли не улика?.. Жаль, я пощадил его раньше!

– По голосу в темноте трудно узнать человека. Но даже если это так, то пусть Асандр и Митраас отвечают за свои дела! А при чем здесь Фарнак?.. Ты видел, государь, ясные глаза своего сына? Разве такие глаза могут лгать?.. О великий государь, смягчи свой гнев и не направляй сердце на ложный путь! Освободи и возвеличь Фарнака – он пострадал незаслуженно!.. Он наследник твой, больше нет у тебя сыновей! Кто продлит династию Ахеменидов? Войско и народ спросят об этом!

Перелом произошел не сразу. Митридат не любил следовать чьим-то советам и не привык отказываться от принятого решения, хотя бы в душе и признавал его ошибочным. Но волна ярости отхлынула, сменилась желанием остаться одному и обдумать все заново. Пораженный самообладанием Фарнака, он все же понимал, что этого мало, чтобы убедиться в безвинности сына. И в то же время испытывал нечто подобное родительской гордости. «Вот это подлинный Ахеменид, – думал он, – этот сумеет встретить смерть достойно, без слез и самоуничижения!»

В это время молчаливые тюремщики сопроводили царевича во дворцовый подвал, где заменили ременные путы на золотые цепи и оставили узника в темнице. Фарнак слишком хорошо знал нрав и обычаи Митридата, чтобы льстить себя надеждой на прощение. К тому же он в самом деле был виновен, оказался втянутым в заговор, и его верные люди участвовали в нападении! Если Митридату сейчас что-то не ясно, то через короткое время он узнает все путем волхования!

Однако Фарнак не жалел о содеянном и испытывал какую-то злую радость, что помешал отцу, вырвал из его рук обеих царевен и предотвратил его намерение призвать скифскую орду против собственных подданных! Царевич полагал, что такое дело было недостойно царя!.. Рачительный хозяин не поджигает собственного дома и не открывает двери грабителям!.. А Митридат ослеплен пагубной мечтой повалить Рим. Он ни во что не ценит такую жемчужину, как Боспорское царство, видит в нем лишь ступеньку той лестницы, по которой он взберется на Олимп и станет владыкой мира, вторым Зевсом Громовержцем! А ведь Боспор, если отбросить величавые бредни, единственная и последняя опора его царственности. За пределами боспорских земель он уже не может называться царем… Об этом и Левкипп говорил, и Асандр тоже.

Фарнак и до этого прекрасно понимал, чего хотят от него боспорцы. Но его противодействие отцу еще не зашло так далеко, как им хотелось бы. Его вера в непогрешимость Митридата была потрясена, но полностью не исчерпана. К тому же, ему казалось, боги вмешаются и доделают то, на что он не мог решиться сам.

Только в момент, когда грубые руки стражей схватили его, он понял, насколько все серьезнее, чем ему представлялось. И почувствовал, что между ним и отцом возникла преграда, которую не преодолеть! А когда его бросили к ногам отца-государя, то даже не ощутил боли. Он по-новому взглянул на Митридата, уже без душевного трепета, увидел на его лице печать обреченности. Теперь он был полностью согласен с Левкиппом, который утверждал, что Митридат идет против воли богов, катится в бездну, но, прежде чем погибнуть, в безумном ослеплении погубит многих!..

Правда, от внимательного взора царевича не ускользнуло некоторое смягчение в глазах царя. Но он принял это за проявление мимолетной слабости, которая его не спасет.

И словно в подтверждение этой мысли опять заскрежетал замок, и тоскливо запела черная дверь. Фарнак напрягся, сердце застучало тревожно. Ему показалось, что пришли палачи удавить его.

Вошел Менофан в сопровождении тюремщиков, он смотрел открыто и добродушно.

«Нет, Менофан не может быть убийцей, – подумал в волнении царевич, – ведь он просил отца помиловать меня!»

– Еще раз – мир тебе, пресветлый царевич! – весело прогудел воевода, кланяясь. – Я к тебе с доброй вестью от всемилостивейшего и всемудрейшего родителя твоего, государя и благодетеля нашего!.. Эй, ключарь, делай свое дело!

Тюремщик в красном колпаке и персидском халате, с лицом угрюмо-равнодушным и серым, как глыба камня, угодливо поклонился и разомкнул золотые, «царские» цепи. Они тяжело рухнули на каменный пол, издавая тусклый лязг.

Менофан сделал широкий жест рукой, указывая на открытые двери:

– Свобода и счастье ждут тебя за порогом темницы! Волею и милостью великого государя ты освобожден от цепей и неволи!

С чувством странного душевного окаменения узник оглядел Менофана и тюремщиков, словно пытаясь убедиться в истинности сказанного. Потом прошел в низкий, сырой дромос, ведущий на волю. Здесь было дымно, но светло – в стенных кольцах горели смолистые факелы.

Ему хотелось скорее покинуть мрачные своды, почувствовать себя на свободе, опять ощутить теплоту солнечных лучей, вдохнуть полной грудью запахи морского ветра.

Он считал свое освобождение временным. Был убежден, что царь-отец выпустил его из темницы отнюдь не из родительских чувств. Было бы наивно поверить в искренность такой милости! Это освобождение – ловушка, цель которой – узнать истину, выявить пособников, прощупать корни измены! А потом… безжалостно вырвать все дерево целиком!

«Так оно и есть, – думал Фарнак, шагая по каменному коридору, – тетереву дают взлететь, чтобы удобнее и вернее пустить в него стрелу!»

Выйдя из зловещей тюрьмы и увидев голубое небо, царевич воспламенился жаждой жизни и, вопреки мрачным мыслям, почувствовал прилив телесных и душевных сил. Молодая кровь забушевала, дыхание стало глубоким, как перед боем, в сердце проснулись дерзновение и жажда борьбы!

Умирающая Клеопатра лежала на подстилке из мягких трав, покрытой чепраком. Ее глаза были полузакрыты, но Асандр чувствовал ее взгляд. Девушка слабыми движениями пальцев прикоснулась к его руке. Это была ласка.