Виталий Полупуднев - Митридат

Асандр вернулся в землянку и, подойдя к умирающей царевне, устремил на ее маскообразное лицо долгий взгляд. Наклонился и несмело прикоснулся губами к мраморному лбу, покрытому холодным потом.

– Прощай, – прошептал он.

Сказав несколько слов рабыне, обратился к Гиерону:

– Ты останешься здесь. Охраняй царевну и сокровище каравана!

– Как? Один? – испугался слуга.

– Нет, под твоим началом будет пятьдесят воинов! Это люди верные.

После чего, дав слуге подробные указания, как действовать дальше, Асандр выехал из лагеря в сопровождении Митрааса и колонны панцирных всадников, которых набиралось до полутысячи. Его путь лежал к Фарнаку, навстречу необыкновенным событиям.

Странно, что Митридат, отпуская сына из темницы, не учинил за ним тайного надзора, как он имел обыкновение делать в таких случаях. Простив Фарнака, он испытывал душевное умиротворение и был преисполнен чувством благости совершенного.

Менофан ожидал от царя приступа ярости и крутых повелений в ответ на ночное нападение на караван. Было очевидно, что в этом деле замешаны архонты города, что существует некий заговор против Митридата. Но царь лишь приказал послать конные отряды по всем дорогам для розыска Асандра и дочерей. И ни словом не упомянул о дорогих дарах, оказавшихся в руках злоумышленников.

И это в какой-то мере отражало артистическое стремление царя поступать наперекор и на диво всем, сбивая с толку приближенных или вызывая их восхищение. Сегодня, чувствуя на себе вопросительные, испытующие взгляды ближайших соратников, он делал вид, что ночная неприятность слишком незначительна, чтобы поколебать его душевное равновесие. К вечеру созвал в трапезный зал самых больших воевод и советников и велел подать сладкие яства и душистые вина.

– Я хотел бы видеть сына моего, Фарнака, – сказал он. – позовите его!

Посланные вернулись через короткое время и доложили, что Фарнак направился в бани и, по словам рабов, находится там. Но где эти бани, рабы не знают!

– О молодость, молодость! – усмехнулся царь, как бы со вздохом сожаления об ушедших годах. – Едва освободившись от цепей, молодой мужчина идет в термы, желая умастить свое тело руками прекрасных рабынь!.. Он хочет смыть с себя позор неволи, отдохнуть от пережитого! Я его понимаю!.. Не тревожьте моего сына и наследника, я его увижу завтра!

И приказал налить себе и всем лучшего заморского вина. Менофан, Олтак и все присутствующие давно не видели Митридата в таком праздничном настроении и справедливо объясняли это благополучным решением дела царевича, который оказался вне подозрений. Государь пил под возгласы сотрапезников и говорил о будущем так уверенно, словно уже сокрушил Рим, разбил его полководцев и теперь отдыхает на ложе из победных лавров.

Около царя сидели две царевны – Митридатис и Нисса, обе просватанные за заморских царей, но увядшие в гинекее в ожидании своих суженых. Царь гладил их по волосам попеременно, как любящий отец. И при всех одарил их ожерельями из самоцветов.

«Удивительный человек! – воскликнул мысленно Менофан. – Как он умеет скрывать свои подлинные переживания! Или он в самом деле не видит печальной действительности?.. Он всегда только царь, богоизбранный владыка, и витает в облаках своей царственности, далекий от забот и будничных дел!» Стратег, несмотря на привычку меньше рассуждать и больше делать, сегодня испытывал странное состояние, не то раздумья, не то гнетущего ожидания чего-то.

Это ощущение усилилось, когда он вспомнил, какие люди раньше пировали с царем, и как поредела и измельчала толпа придворных. Вспомнилась вереница соратников Митридата, полководцев, мудрых советников, жен, сыновей, дочерей. Все они обрели покой по обочинам той кровавой дороги, которой прошел этот великолепный и страшный человек! Вся жизнь царя-воителя была освещена отблесками пожаров, окрашена в багряные цвета крови!..

И вдруг показалось, что люди собрались не на пир, а на печальную тризну. Хотелось стряхнуть это далеко не праздничное чувство. Менофан, подавив невольный вздох, протянул руку к чаше.

Митридат заметил этот жест и приветливо кивнул головой.

– Я хочу выпить с тобою, Менофан, – сказал он задушевным тоном, – мой верный воевода! Немало мы пережили ратных успехов и неудач. Но все они будут казаться нам маленькими и ничтожными, когда мы свернем шею римскому быку и сядем на его тушу передохнуть! Вот это будет истинно великое жертвоприношение всем богам и гениям!

Они обменялись чашами, и каждый пил, глядя в глаза другому. Присутствующие вскочили и громко возгласили здравицу царю, предрекая ему победу.

Оторвавшись от чаши, чтобы перевести дух, Менофан с обычной для него миной, изображающей немое восхищение словами царя, ответил, почтительно кланяясь:

– Великий царь и великий полководец! Твои воины сейчас спят в лагерях. Они уснули с мыслью, что завтра на заре услышат звуки труб, зовущих на войну!.. Они готовы вскочить на ноги, сесть на коней, взойти на корабли! И сушей ли, морем ли – двинуться на запад, к новым победам!.. Прикажи – и мы не будем ждать утра, тронемся сейчас же и к восходу солнца будем далеко!

– Понимаю твое нетерпение и ценю твое рвение! – кивнул головой Митридат с милостивой усмешкой. – Однако надо держать сердце в руке разума! Мы должны утром направить новых послов с новыми дарами к царю Фарзою!

При этих словах все насторожились, замерли, внимая царской воле.

– Пора Фарзою двинуть свои рати через Тафры и соединиться с полчищами роксоланов, как было уговорено, скреплено клятвой!.. Вот когда Фарзой выйдет за пределы Тавриды и вкупе с сарматами устремится на запад – мы сразу тронемся по морю к устью великого Истра! Это будет скоро, друг мой, но не завтра!

Слова царя означали многое, и прежде всего отказ от замысла призвать скифов в пределы Боспорского царства, а также отсрочку великого похода на неопределенное время. Менофан уже прикидывал мысленно, кого послать в Неаполь, но одурманенный хмелем мозг плохо работал.

– А пока – пиру конец! – возгласил царь, зевая. – Идите, отдыхайте, впереди много трудов!

Ночь была на исходе, за проливом наливалось краской алое сияние утренней зари.

Приблизившись к римскому лагерю, Асандр и Митраас стали свидетелями необычайного оживления, царившего здесь. К воротам лагеря прибывали группы всадников, в которых нетрудно было узнать воинов и военачальников других отрядов. Воины спешивались и оставались за воротами, а старшие проходили внутрь.

Митраас соскочил с седла и, подойдя к воротам, обратился к начальнику стражи. Тот кивнул головой и беспрепятственно пропустил обоих.