Франтишек Кубка - Избранное

Мехмед-ага вопреки законам Магомета осушал кубок за кубком и утешался тем, что Генрих Матес фон Турн, бывавший в молодости в Турции и знавший, каким образом мусульмане успокаивают свою совесть, раскатисто смеясь, провозгласил, что текущая из кувшинов в кубки жидкость не что иное, как чистая вода, которую подцвечивает отделанное золотом чешское рубиновое стекло.

Чауш согласно кивал головой. Здесь он был один среди чешских господ, даже без своего толмача, так что свидетелей его грешных увеселений не было, а посему он бесстрашно нарушал запреты.

Поначалу разговоры велись благоразумные, и пан Вацлав Будовец, едва пригубив вино, отдавал предпочтение сладостям, вспоминая о своей жизни в Стамбуле, когда он был там с посольством императора и выучил турецкий.

Манеры чауша напомнили ему так приглянувшуюся в свое время турецкую обходительность, что, однако, не помешало пану Будовцу позже написать объемистый труд, изобличающий магометанство.

— Ах, это были лучшие годы моей молодости! — разливался пан Будовец, но, увидев, как вытянулась при этих словах физиономия чауша, лукаво добавил:

— Мне кажется, пора эта снова вернулась!

Мехмед-ага, уставившись на пана Будовца мутным взором, заметил:

— Было бы чрезвычайно полезно для нашего общего дела именно вашей милости стать главой будущего посольства в Стамбул.

— Уж больно сильно эта глава нынче трясется, — со вздохом возразил пан Будовец.

Громогласно вспоминал о своих турецких похождениях и граф Турн. Он тоже посетил Стамбул с императорским посольством двадцать пять лет тому назад, и тоже во времена бурной молодости. Настолько бурной, что он едва не утонул в реке Иордан. В отличие от способного к языкам Будовца турецкому он так и не обучился, зато посетил святую землю и Египет.

— А Турн-паша не смог бы возглавить посольство? — рассуждал вслух чауш.

— Кому же тогда командовать королевскими войсками? — воскликнул граф Генрих Матес. — Мне уготована смерть в седле!

Пан Вилим из Лобковиц, не поднимая глаз от тарелки, только усмехнулся в усы.

Еду, что было в обычае у чехов и мораван, запивали вином. Пан Берка почему-то вспомнил слова доктора Томаша, лекаря из Трансильвании, прибывшего недавно в Чехию с послами Бетлена: «Тучная земля щедро одаряет вас своими плодами и тем вынуждает предаваться излишествам. И вина вы пьете больше, чем тому должно. А чтобы есть и пить еще больше, приглашаете друг друга к трапезе, где на стол подается мясо и рыба, приготовленные с пряностями для возбуждения аппетита. Все это скоро доведет вас до недуга».

— Воду пристало пить поварам и служанкам, — хохотал пан бургграф Берка, повторивший слова лекаря, и подливал всем вина, поскольку слуги, принеся блюда, тут же удалились, чтобы ни слова из сказанного здесь не вышло за эти стены.

И все же до слуха императора дошли бранные слова про кривого вруна из Вены и обещания вечной дружбы султану Осману, буде тот поможет войсками. Кроме того, было провозглашено, что нет большой разницы между учениями Магомета и Кальвина и что свирепость иезуитов не идет ни в какое сравнение с янычарской. Кончилось тем, что пан бургграф Берка встал и под рукоплескания графа Турна, а также Вилима из Роупова, который уже не мог усидеть на месте, произнес речь:

— Благородный ага! Вот вы сейчас подняли бокал за то, что почли бы за честь считать меня своим родным отцом и быть моим почтительным сыном во веки вечные. Я же хочу сказать, что недостоин высокой чести быть отцом столь замечательного легата. И могу лишь просить вас считать меня вашим покорным слугой!

Однако захмелевший ага упорно желал быть его сыном. Пан Берка дал себя уговорить и заверил, что отныне он турку — родной отец.

Затем завязался спор, какая вера благодатней — в Христа или в Магомета, и тогда ага (это пан из Лобковиц хорошо запомнил) произнес, подняв кубок:

— Хоть я по происхождению турок и правоверный мусульманин, каким и желал бы окончить свои дни, но думаю, что всех, верующих в Христа ли или в Магомета, ждет вечное блаженство.

При этом он настаивал, чтобы все поднялись и выпили за примирение христианства с магометанством. Но тут здоровенный Матес фон Турн во весь голос заорал на продолжавшего сидеть малорослого пана Лобковица:

— Вставай, шайтаново отродье! Думаешь, ежели верзила — так и дурак, а я тебе скажу, как говорится у турок, — всякий коротышка зловреднее мартышки!

Но пан Вилим из Лобковиц, однако, и после этого не встал. Граф Матес хотел было огреть его кулаком, да опомнился.

— Черт в человеке — сам человек, — закончил он турецкой поговоркой. Все рассмеялись, в том числе и пан Будовец.

На том и разошлись.

Но королева призвала потом к себе пана Будовца и полюбопытствовала, чем все-таки закончился торжественный прием.

— Ели, пили, — сообщил пан Вацлав, — только и после этого войска Османа навряд ли выступят в поход.

— Не поедете ли вы, сэр, главой посольства в Стамбул?

— Нет, ваше величество, я стар и беззуб. Турецкие бараны не пошли бы мне впрок.

И членами посольства к султану были названы пан Ешин из Бездеза и Когоут из Лихтенфельса — оба пражане, а также силезский рыцарь Ян как главный краснослов. Без промедления они двинулись в путь. Сначала к князю Бетлену на сейм в Зволен. Там к ним присоединились венгерские послы и представители мятежных австрийских сословий, так что в конце концов набралось их человек сто. И Фридрих снова поверил в свое предназначение стать первым протестантским императором. Королева опять заговорила с ним ласково, а он, как и прежде, называл ее «meine Herzallerliebste», а Иржик со слезами на глазах ворочался без сна в своей комнате.

Как же хотелось ему сбежать в Кромержиж, который опять стал казаться ему самым красивым городом на всем белом свете. В эту пору звонят там во все колокола, идет жатва. На дорогах поскрипывают телеги под золотистым грузом. Поют девушки. Веселится народ на празднике урожая. Нет там ни обезьяны Жака, ни ворчливого попугая. Нет короля с его вечной меланхолией. И русалки над прилавком аптеки, слава богу, нет. С живой-то он впал в такой грех, которого не избудет до своего последнего часа.

Иржик начал молиться. Но скоро перестал, поняв, что просит благословения своему греху. Молится, чтобы тот длился. Чтобы никто и ничто не могли его отнять. Аминь.

Королевская чета принимала в ту пору в Граде и других гостей. Король пригласил коншелов пражских городов, а королева — их супруг. Угостили всех на славу. Попугая на этот раз не показывали, и Жак остался в клетке в саду, грустный и одинокий. Леди Эпсли со своими подопечными, заморскими фрейлинами, убралась с глаз-долой.

Королева появилась в Зеленой комнате одетая в скромное платье без бриллиантов и золотых украшений. На руках она держала маленького Рупрехта, словно дева Мария Иисуса.