Василий Кукушкин - Избранное

Захватив подводу, полиция выйдет на след лаборатории, где начиняют оболочки взрывчаткой. Нужно было на ходу переадресовать этот груз. А куда? Лидия отправилась искать сговорчивого лавочника, Александру Михайловичу дала адрес дачи в Лесном, где жил ботаник Гедройц. Он не революционер, но не откажется помочь.

Перехватив ломового на Каменном острове, Александр Михайлович велел ему ехать в Лесное, а сам помчался туда на легковом извозчике. Гедройц произвел на него приятное впечатление. Александр Михайлович попросил разрешения на короткое время оставить в сарае груз.

— Подумаю, ответ узнаете от Лидии, — уклончиво сказал Гедройц.

— Ломовой в пути. Минут через сорок он будет здесь, — сказал Александр Михайлович.

— В пути? — переспросил Гедройц. — Позвольте, а если бы меня не застали? И потом — я могу и не разрешить у себя на даче устроить склад.

— Не можете, — спокойно возразил Александр Михайлович, — я верю в рекомендацию Лидии, но коли чего-то опасаетесь, самое позднее через сутки заберем груз: каких-то несколько пудов обрезков труб.

Предприимчивость и решительность молодого человека, назвавшегося Григорием Ивановичем, нравились Гедройцу. В ожидании подводы он принялся показывать гостю свой опытный участок.

— Полюбуйтесь, ландыш, кендырь, алоэ. — Маленькие квадраты он с гордостью называл плантациями. — Здесь все для здоровья человека.

— Природа — великий учитель, жаль, что человек мало любознателен, — сказал Александр Михайлович и спросил Гедройца, приходилось ли ему видеть зубы бобра.

Гедройц смутился — он же ботаник.

— Мать-природа наградила бобра острыми зубами, обладающими способностью самозатачиваться, — поспешил снять неловкость Александр Михайлович. — Я все чаще задумываюсь, почему бы человеку не создать самозатачивающиеся резцы.

Пока они беседовали о тайнах природы, которые окружают человека, к воротам подъехала подвода. Ломовой перенес ящики с обрезками под навес, получил деньги и уехал.

Осталось посидеть день и ночь, еще день за книгами, записями лекций, и можно идти сдавать экзамены. Все, казалось бы, точно рассчитал Александр Михайлович, одного не учел… Нового срочного поручения.

На «Старом Лесснере» в крупнотокарной мастерской собрались судить черносотенцев. В Петербургском комитете партии было опасение, что мастеровые могут в чем-то и перегнуть. Среди членов монархического союза были и обманутые. Задумано было отобрать от них револьверы, кинжалы, стальные кастеты. Оружие сразу нужно было вынести с завода, чтобы не пострадали устроители суда.

Это поручение Александру Михайловичу передала Софья. Она предупредила, что у проходной его встретит товарищ Петр.

В конце Большой Дворянской улицы Александр Михайлович отпустил извозчика, смешавшись с прохожими, перешел через Сампсониевский мост.

Молодой рабочий, опрятно одетый, вынырнул из-за ломовой телеги, пристроился к Александру Михайловичу, шепнув:

— Познакомились, я — Петр.

Заметив, что Александра Михайловича удивил сладковатый запах, не свойственный металлическому заводу, Петр сказал:

— Со сладкой каторги потянуло. В вотчине сахарного короля Кенига тоже водятся погромщики. Позавчера там едва до полусмерти не избили рабочего за прокламацию, ладно — наши сборщики вмешались, перемахнули через забор, отбили товарища, а главного тамошнего черносотенца в «тройке», при часах, с «Георгием Победоносцем», помяв бока, макнули в сироп, выволокли на набережную.

— Сладкую купель… мерзавец запомнит до гробовой доски, — сказал Александр Михайлович, — но обязательно ли всем членам погромного союза устраивать подобную купель? Есть среди них и рабочие, оказавшиеся в шайке по своей темноте.

— Самосуда мы не допустим, а проучить — проучим, — сказал Петр. — Исповедь начнем с Архипки Синюхина, десятского, отмеченного за усердие всеми знаками черносотенцев.

В мастерской ничто не предвещало скорого суда над черносотенцами. За большими станками рабочих почти не было видно. Шумела, ухала и всплескивала ремнями трансмиссия, потрескивая, падала полуобгоревшая стружка в поддоны. Необычным в этот час был помост из круглых поковок в большом проходе.

Но вот в дальнем углу мастерской ударили по рельсу, монтер рванул рубильник, устало замедляя бег, обвисали приводные ремни трансмиссии. Рабочие начали стекаться к помосту, и стало вдруг многолюдно и тесно.

И начался необычный суд. Судьями были те, кто окружал помост.

— Шествуй, Синюхин, на «трон».

Александр Михайлович с трудом узнал голос Петра, такой он стал строгий, повелительный.

Мастеровые смотрели не на помост, а в малый проход, где была скамья подсудимых, там на табуретках сидели трое в таких же куртках из чертовой кожи, как и у всех, но подавленные, от всего отрешенные.

— Выезд, Синюхин, тебе, что ли, подать? — сказал уже с иронией Петр.

Мастеровой, что помоложе, трудно поднялся с табуретки, вышел в большой проход, перекрестился и неуклюже забрался на поковки.

Синюхину было лет сорок. Большая голова, подстриженная под скобку, неприятно дергалась. Черные усы с обвислыми концами удлиняли и без того узкое лицо. Он не знал, куда деть большие натруженные руки, то прятал в карманы, то складывал на груди.

Все теснее рабочие охватывали помост, отовсюду раздавались гневные голоса:

— Похвались, Архипка, как выбросил студента из конки.

— Не придуривай, скажи, за что избил скрипача во дворе Нобеля?

— Кто входит в проклятую десятку?

Обвиняли, грозно обвиняли. А кто? Спросить Синюхина, он ни на кого бы не показал. Обвиняли все, кто окружал помост.

Синюхин хоть и был перепуган, а сообразил, что начать каяться лучше, как ему казалось, с безобидного случая с бродячим музыкантом.

— Не бил, разрази гром, не бил золотушного. От замаха свалился. Если бы взаправду дал тычка, то он сразу бы отправился на Богословское. Кто на масленой быка свалил?!

— Про свои кулаки помолчи! — одернул Петр. — Люди требуют, отвечай: в чем провинился музыкант?

— Непотребное играл и пел, а «Боже, царя храни» петь отказался. Посулил двугривенный, заупрямился.

— У-у, мерзавец!

Кто-то из мастеровых не сдержал нервы, бросил гайку. Она пролетела низко над головой черносотенца и звонко ударилась о металлическую балку. Синюхин от страха присел, закрыл голову руками.

Ненависть на лицах мастеровых, ненависть, что порох, прорвется, изобьют до смерти Синюхина. Пострадают заводские социал-демократы. Александр Михайлович протиснулся к помосту, но его успел удержать Петр.

— Сами наведем порядок, — шепнул он.

Петр вскочил на табуретку, вскинул руку. Постепенно шум затих. Петру помогали в толпе невидимые помощники.