Василий Кукушкин - Избранное

Шествие возобновилось после панихиды в церкви Петра и Павла. Над рядами опять появились флаги и траурное полотнище. Николай, Василий Емельяновы и Ноговицын шли рядом. Не сговариваясь, они затянули «Марсельезу». И песня-гимн прокатилась по рядам, все нарастая.

На Выборгской улице цепочка городовых пыталась остановить демонстрацию, но их отшвырнули. Тогда исправник Колобнев кинулся в колонну, чтобы вырвать красный флаг, который нес мастеровой Сафронов. В давке кто-то подставил исправнику ножку, образовалась куча мала. Колобневу намяли бока, вываляли в дорожной пыли, отобрали шашку и бросили в реку. Городовые разбежались, только один бросился на выручку своему начальнику, но парень из приборной отвесил служаке хорошую затрещину.

Как и зимой, в январе, демонстранты прошли по улицам и собрались в читальне, послали за начальником завода. И получаса не прошло, дежуривший на улице мальчишка закричал:

— Генерал жалует, один, без стражников.

На хорах было нестерпимо душно. Дмитриев-Байцуров расстегнул китель и навалился грудью на перила.

— Бунтуете! Я разве не исполнил просьбу старост? — Дмитриев-Байцуров говорил повелительно. — Была заказана панихида. Отстояли службу и разошлись бы, так нет: устроили незаконное шествие по городу, напали на исправника и городовых при исполнении служебных обязанностей.

— Бунтовщики, как вы нас называете, уже полгода ждут ответа на свои требования, — сказал Клопов, появившись у перил, — мы устали ждать, сталь, и то знает усталость.

«Вот кто главный зачинщик! Как фамилия, мастерская?» — не терпелось спросить Дмитриеву-Байцурову, но на привычном месте, справа, он не нашел ни помощника, ни правителя канцелярии. Сам виноват: явился один, желая показать, что не боится бунтовщиков.

Внизу запели: «Вы жертвою пали». В зале не пел только один генерал. Он молча кусал губы, ему казалось, что не в церкви, а здесь служили панихиду.

Тишина наступила неожиданно. И от этой тишины Дмитриеву-Байцурову стало не по себе.

— В январе часть ваших требований выполнили. Чем сейчас недовольны? — заговорил он снова, но голос дрогнул. — Составьте прошение через старост. Что законно — пойду навстречу. Поверьте, мне близки ваши интересы.

Из толпы Шатрин бросил фуражку в генерала, стукнувшись о балкон, она упала. Упершись в плечи товарищей, Шатрин крикнул:

— Оно и видно, как близки наши интересы, поп и причт только что панихиду справили, а петербургские буржуи веселятся и пьянствуют с девицами в курзале.

Дмитриев-Байцуров чуть не переламывался на перилах. Подняв руку, он призывал к спокойствию, но никто его больше не слушал, в шуме тонул голос, казалось, генерал только шевелит губами. Тогда Клопов резко хлопнул в ладоши, оружейники замерли. Дмитриев-Байцуров подумал: «Все-таки это главный зачинщик, ему слепо повинуется толпа».

Заговорил Клопов теперь спокойно, словно в небольшом кругу знакомых:

— Курзал — заведение для веселья, но плясать мазурку и распевать шансонетки, когда рядом люди плачут, простите, генерал, это то же самое, что наплевать в наши души.

Голос у Клопова негромкий, а слышно в дальних углах читальни.

— Танцы в день траура — оскорбление памяти погибших у Зимнего дворца и на улицах Петербурга. — У Клопова перехватило дыхание, он глотнул воздуха и замолчал. В читальне снова наступила тревожная тишина.

— Это не петиция, — Клопов потряс листком, — когда администрация вольна жаловать или не жаловать. Мы требуем раз и навсегда установить восьмичасовой рабочий день, приказом отменить унизительные обыски, штрафы.

Клопов передал лист начальнику завода. Опять тишина, особая. Сотни глаз следили за руками генерала: «Разорвет!» Так бывало на казенном с жалобами и петициями рабочих, но Дмитриев-Байцуров сложил лист вчетверо и убрал в карман.

— Великому князю доложу. Требование — выше моих полномочий.

Медленно оружейники расходились по домам, парни держались особняком, о чем-то сговариваясь. «Громить курзал собираются — догадался Клопов. — Это может печально кончиться: в парке скрыта рота Енисейского полка, солдатам выданы боевые патроны». Понимая, что отговорить молодых мастеровых от похода в курзал ему не удастся, он отозвал в сторону Василия Емельянова.

— Поучите богачей, только без крови. Курзал не громите, там и хорошие представления показывают, сколько наших по вечерам к ограде стекается музыку слушать. И еще помните: набуяните — пострадают серьезные люди, семейные, — наставлял Клопов. — Полиция в отместку вышлет по этапу в Сибирь.

— Не одни вечером идем в курзал, к нам присоединятся многие, уже вызвались Поваляев, Рябов, Анисимов и наш Николай, — сказал Василий. — Лишнего нам не позволят…

Все улицы, ведущие к Курорту, даже Пески, закрыли городовые, стражники и солдаты. И все-таки оружейники просочились в парк.

В курзале, распахнув дверь, парень из замочной мастерской гневно крикнул:

— Гуляете, господа? Просим честью не забывать, что у нас траур, день памяти расстрелянных девятого января…

Умолк оркестр, завсегдатаи кинулись к выходу. Так спешили покинуть курзал, что у дверей началась давка.

Разогнав господ в курзале, рабочие мирно разошлись. Колобнев не поверил Косачеву и с младшим городовым объехал на извозчике парк. В этот день в Курорте пострадал только неизвестный фотограф, видимо, из тайной полиции. Он выискивал главных бунтовщиков и фотографировал. Недалеко от вокзала фотографа поймали мастеровые, отобрали и разбили о булыжник фотоаппарат, растоптали пластинки.

К отъезду исправника в Петербург были составлены списки зачинщиков траурного шествия и беспорядков в курзале.

Ноговицын и Николай предупредили товарищей, чтобы получше перепрятали оружие, патроны, нелегальные брошюры. Три дня полиция никого не трогала, казалось, — пронесет грозу, а в ночь на 13 июля начались обыски. Первым привели в участок Сафронова: запомнил его исправник.

Утром в инструментальную мастерскую зашел Ноговицын, принес Николаю проверить штангенциркуль, но это был предлог.

— Многих товарищей за эту ночь недосчитались. Собираемся вечером, — сказал он. — Третий съезд РСДРП наметил путь к вооруженному восстанию народа. События показали: пора нам действовать решительнее. Из наших рук выходят винтовки…

Вечером на заседании штаба разбили дружину на десятки, наметили места для военных занятий — на Гагарке, в карьере под Зеленой горкой и за Гнилым ручьем.

Лиза к обеду опоздала, пробираясь на свое место в красном углу рядом с отцом, шепнула что-то на ухо брату. Василий отложил ложку, вылез из-за стола.

— Все торопишься, похлебать щей некогда. Хоть лоб бы перекрестил, — разворчалась Поликсенья Ивановна и сердито глянула на дочь. — Сама с девчонками обед пробегала и брату не дала поесть.