Борис Камов - Мальчишка-командир

...Когда Аркадий показался в дверях столовой, семья ужинала. Ярко горела керосиновая лампа с голубым абажуром, ее зажигали теперь очень редко: берегли керосин. Сестры доедали овсяный кисель, тетя Даша, которая все делала очень быстро, сидела над пустой тарелкой. А Наталья Аркадьевна, розовая от холода, только что причесанная, с веселым оживленным лицом, наливая из самовара чай, досказывала что-то веселое. Под рукой у нее стоял наготове стакан в серебряном отцовском подстаканнике. Теперь в нем подавали чай Аркадию: он был единственный мужчина в доме.

— Явился, — осуждающе произнесла Талка, завидя брата, и решительно забросила за спину свою толстую косу. — Обещал, что скоро вернешься.

Но мама была наблюдательней дочки. И хотя Аркадий, войдя в квартиру, перестал держаться за бок и спрятал за спину руку, перепачканную кровью, она мгновенно заметила пятно на куртке, бледность щек и глаза сына с огромными от испуга зрачками.

— Что с тобой? — Наталья Аркадьевна вскочила со стула.

— Мамочка, не волнуйся, — как можно будничнее произнес он. — Меня ранили ножом. — И он показал то место, куда его ударили.

Румяное с мороза лицо Натальи Аркадьевны сделалось белее скатерти. Тетя Даша выронила фарфоровую чашку, донце которой цокнуло о блюдце. А сестры, как гусята, вытянули шеи. Внезапно Наталья Аркадьевна спокойным, незнакомым, больничным голосом произнесла:

— Девочки, к себе! Аркаша, на диван! Тетя Даша, таз, горячей воды, два чистых полотенца. В шкафчике у моей постели бинты и спирт.

Девочки одна за другой, оглядываясь, покинули столовую. Тетя Даша бросилась к бельевому шкафу, Наталья Аркадьевна мыла руки. Аркадий расстегнул солдатский ремень с подвешенной к нему сумкой и опустил его на пол. Было больно наклоняться, поэтому, не снимая сапог, он лег бочком на диван.

Наталья Аркадьевна появилась, держа перед лицом тщательно отмытые руки.

— Тетя Даша, разденьте его и распустите ремень на брюках.

Когда сняли куртку, то все увидели, что по рубашке расплылось темное, со свекольным отливом пятно. Аркадий снова заметил на мамином лице испуг, но она тотчас взяла себя в руки.

— Не волнуйся, я с тобой. — И приподняла запачканный край рубашки.

Аркадий поморщился: рубашка успела прилипнуть к телу.

— Извини, — спокойно сказала мама.

Она обмакнула край полотенца, принесенного тетей Дашей, в тазик с теплой водой и начала осторожно отмывать бок. Ее движения становились все уверенней. Аркадий засмеялся.

— Ты что?! — Испугалась Наталья Аркадьевна.

— Щекотно!

Наталья Аркадьевна, обхватив его за шею, заплакала.

...Нож попал в ребро и только располосовал кожу.

Через полчаса, перебинтованный, в чистом белье, Аркадий лежал под одеялом на том же диване, а мама поила его с ложечки чаем. Тетя Даша по такому случаю дала малинового варенья.

Когда сын допил чай, Наталья Аркадьевна поднялась с дивана и споткнулась, чуть не разбив чашку. Поставив ее на стол, Наталья Аркадьевна наклонилась и подняла с пола сумку.

— Ты что там, гири носишь? — Она запустила в сумку руку.

— Осторожно, мамочка!

Но Наталья Аркадьевна уже вынула письмо-приговор и маузер.

— С этим письмом в сумке ты отправился к Стригулинским номерам? — спросила она. Глаза ее были полны слез.

— Я же обещал. А ты сама говорила: «Если обещал — сделай. Чего бы это ни стоило».

— Значит, ты понимал, что тебя хотят убить? — Наталья Аркадьевна взяла пистолет за ствол и потрясла им в воздухе. — Почему же ты не стрелял?!

— Мамочка, я забыл.

— Как стрелять — забыл?

— Нет, про маузер забыл. И потом, как бы я начал стрелять, пока мужик меня не ранил?

— Но ты бы хоть вынул револьвер, чтобы убийца его увидел, он бы тогда не посмел...

Засипели и заскрипели часы и неспешно пробили девять раз. Аркадий сел и спустил с дивана ноги.

— Тебе нельзя так резко вскакивать, — сказала Наталья Аркадьевна. — Сползет повязка. Если тебе нужно в туалет, я принесу от девочек горшок.

— Я должен уйти.

— Куда?!

— В Совет.

— Ты никуда не пойдешь! Кончились твои хождения! Читай, делай уроки, занимайся спортом...

— Мамочка, мы еще поговорим. А сейчас я должен передать важные сведения.

— Я пойду в Совет.

— Мамочка, я тебя очень люблю. И верю тебе. Но сведения секретные. Я не могу их никому доверить...

— Да ведь тебя могли уже убить!.. А если этот с ножом ждет тебя возле Совета?

— Не ждет. Он убежал. Я слышал.

— Хорошо. Пойдем вместе. И там же заявим. Ты возьмешь винтовку, а я револьвер. Только покажи, как из него стрелять. — И Наталья Аркадьевна нечаянно сдернула пальцем предохранитель.

— Мамочка, не шевелись, он сейчас выстрелит. Затвор взведен.

Аркадий вскочил и мягко вынул у нее из руки пистолет.

— Провожать меня не надо — меня ж засмеют.

Лицо Натальи Аркадьевны стало серым. Она в изнеможении опустилась на диван, понимая, что не в силах переубедить сына.

— Мамочка, я скоро вернусь. И если что по дороге замечу — тут же выстрелю в воздух. Честное слово.

— Капель... дай мне.

Морщась от боли в затылке и боку, Аркадий налил в чашку остывшего чаю, достал с верхней полки аптечного шкафчика пузырек и, не считая капель, плеснул из него в чашку. Запахло мятой, валерьянкой и увядающими ландышами. Наталья Аркадьевна выпила и протянула чашку обратно.

— Возвращайся скорей, — попросила она.

...Уже ночью, когда в доме все спали, Аркадий занес в дневник: «15 февраля 1918. Меня ранили ножом в грудь на перекрестке... Был в Совете».

Утром 16 февраля слух о покушении на Аркадия Голикова распространился по городу. В реальном говорили, что он тяжело ранен, в очередях за хлебом и на базаре передавали, что он весь исколот ножом и вряд ли выживет.

На экстренном заседании уездкома партии было решено во что бы то ни стало отыскать скуластого человека в малахае, а в особом постановлении говорилось о необходимости поберечь мальчишку.

Шел ли теперь Аркадий проводить беседу, развозил ли по селам свежий номер «Молота», его непременно кто-нибудь сопровождал. Но длилось это недолго. Людей не хватало. И вскоре Голиков снова ходил и бегал всюду один. А в начале августа произошло событие, которое стало решающим в его жизни.

Аркадий направлялся на вокзал. Приближаясь к станции, он заметил, что в тупике стоит эшелон — с теплушками, из приоткрытых дверей которых высовывали морды лошади, с платформами, на которых высились спрессованные тюки сена и стояли короткоствольные пушки.

А на площади перед кирпичным зданием вокзала бойцы образовали круг. И в центре его под гармонь лихо плясал мальчишка в красноармейской форме. Бойцы, глядя на плясуна, прихлопывали в такт и кричали: