Эдвард Резерфорд - Русское

– А, вот и он, – воскликнул Иван, – мой верный слуга. Борис Давыдов, – подозвал царь опричника, – вот кто объяснит этим монахам, каков их царь.

А потом, глядя на игумена, объявил:

– Пора, отец настоятель, время вечерни уж почти настало.

За стенами монастыря уже сгустилась тьма, когда трепещущая братия в ярком сиянии всех свечей, что смогли найти, служила вечернюю службу.

Напротив монахов, в золотых ризах, в которые облачался он в дни главных церковных праздников, стоял царь Иван и со странной, мрачной улыбкой дирижировал их пением при помощи посоха. Один раз, когда трепещущий от страха молодой монах взял неверную ноту, Иван, внезапно вперив взор в злоумышленника, со скрежетом ударил окованным концом посоха о каменный пол, заставив братию начать песнопение сначала.

Так продолжалась служба. Дважды, словно в приступе неожиданного раскаяния, Иван отворачивался, с грохотом бросал посох наземь и, простершись ниц, бился головой о камень, повторяя: «Господи помилуй!»

Однако спустя мгновение он вставал, поднимал посох и с той же мрачной полуулыбкой, что и прежде, пел службу, как ни в чем не бывало.

Наконец вечерня завершилась. Потрясенные монахи рассеялись, схоронившись в кельях, а Иван вернулся в трапезную, куда повелел подать яства и питие себе, Борису и другим опричникам.

Кроме того, он послал за игуменом и Даниилом и приказал им стать прямо у двери.

Когда царь садился за стол и принимался за трапезу, Даниил заметил в нем что-то странное.

Казалось, будто церковная служба как-то взволновала его. Глаза у него слегка покраснели, в них появилось отсутствующее выражение, словно он переселился в иной мир, пока его тело, точно в насмешку, продолжало вести себя так, как требуется в этом.

Монахи подали царю свое лучшее вино и лучшие яства, какие только могли найти. Несколько минут он в задумчивости ел и пил, а находившиеся рядом с ним опричники тщательно пробовали все блюда первыми, убеждаясь в том, что еда не отравлена. Остальные чернокафтанники вкушали пищу в молчании, в том числе Борис, которого Иван посадил напротив.

Через некоторое время Иван поднял голову.

– Что ж, игумен, ты обманом лишил меня восьмидесяти четвертей доброй земли, – тихо заметил он.

– Я не обманывал, государь, – дрожащим голосом начал было игумен.

– Еще как обманывал, ты и этот волосатый пес, что стоит рядом с тобой, – продолжал Иван. – Сейчас вы узнаете, что царь возносит и низвергает, дарует и отнимает. – Он с презрением взглянул на них. – Едучи сюда, я проголодался, – нараспев произнес он. – Но не нашел в здешних лесах ни одного оленя. Почему бы это?

Игумен мгновение озадаченно глядел на царя.

– Олени перевелись за последнюю зиму. Люди-то совсем оголодали…

– Налагаю на тебя денежную пеню в сто рублей, – негромко промолвил Иван.

Он повернулся к Борису:

– Чем бы мне развлечься, Борис Давыдов?

– Был у меня холоп, который хорошо пел и играл, государь, да он прошлой весной помер. – Борис помедлил. – Есть тут у одного холопа ученый медведь, – с сомнением в голосе произнес он, – но не скажу, чтобы очень забавный.

– Медведь? – внезапно просиял Иван. – Это уже лучше. Возьми сани, добрый Борис Давыдов, и съезди за ним. Не мешкая, сейчас же.

Борис встал и пошел к двери. Но не успел он дойти до порога, как Иван, сделав глоток вина, вдруг воскликнул:

– Стой! – Он оглядел всех присутствующих, быстро проследил за тем, как они приняли его слова, и приказал: – Возьми двое саней, Борис Давыдов, и мои, и вторые. В первые посади медведя. Облачи его в мою шубу. Пусть наденет царскую шапку. – И, сняв свою высокую остроконечную шапку, бросил ее Борису. – Пусть царь всех медведей явится пред очи царя всех русских.

С этими словами он громко расхохотался, а следом и опричники в знак одобрения застучали блюдами о стол.

– А теперь, – объявил он, повернувшись к игумену, и Даниил с удивлением заметил, что за какой-нибудь миг всякое веселье исчезло с его лица, – прикажи этому волосатому вору, что стоит рядом с тобой, принести мне кувшин блох.

– Блох, государь? – промямлил игумен. – У нас нет блох.

– Целый кувшин блох, я сказал!

Иван внезапно поднялся с места и зашагал к ним, держа посох ухарски наперевес и постукивая им по полу.

Он остановился, возвышаясь над ними обоими. К своему ужасу, Даниил заметил, что царь был немного полнее, чем казалось ему поначалу. От этого он представлялся еще более устрашающим.

– Блох! – взревел царь. – Когда тебе приказывает царь, ослушаться – значит совершить измену! Блох! – И он, точно копьем, с оглушительным грохотом ударил посохом о пол у ног игумена. – Блох, я сказал! Семь тысяч, и ни одной меньше!

Требовать невозможного было любимой его забавой. Хотя игумен об этом и не догадывался, Иван уже неоднократно требовал от тех, кто его разгневал, наловить блох. Старик затрепетал от страха, и Даниил подумал, что сердце у него может и не выдержать, и тогда он умрет.

– Нет у нас блох, государь, – произнес Даниил. Он старался говорить ровно и уверенно, но промолвил эти слова хриплым шепотом.

Иван повернулся к нему.

– Тогда налагаю на вас пеню в сто рублей, брат Даниил, – спокойно заметил он.

На мгновение, на какую-то долю мгновения Даниил открыл было рот, желая возразить. Но тут вспомнил, что недавно царь повелел привязать такого же монаха, как и он, к бочонку с порохом, а потом поджечь этот бочонок, и мысленно взмолился, чтобы от царя ускользнуло это его необдуманное побуждение.

Царь Иван вернулся за стол, сделав монахам знак оставаться там, где стоят.

Теперь, совершенно забыв о них, он принялся, смеясь, разговаривать со своими опричниками в черных кафтанах. Он упомянул о каком-то другом монастыре и о том – Даниил не мог расслышать подробностей, – что он сделал с одним тамошним монахом, – опричники так и покатились со смеху, а у Даниила по спине пробежали мурашки.

Прошло полчаса. Царь Иван осушал кубок за кубком, но явно владел собой и не хмелел. Всякий раз, когда он подносил кубок к губам, Даниил замечал тусклое сверкание тяжелых перстней с драгоценными камнями, унизывающих его пальцы. Время от времени взгляд его подозрительно обшаривал покой, словно пронзая тени.

– Принесите еще свечей! – приказал он. – Да будет свет. – Казалось, он не доверяет тьме.

Посему монахи принесли еще подсвечников из церкви и расставили по углам.

Как раз когда они этим занимались, у дверей случилась какая-то сумятица, и один из опричников объявил, что прибыл медведь. Все они, во главе с царем, отправились ко входу посмотреть.

Это было безумное, фантастическое зрелище. Сначала во двор вбежали четверо с горящими факелами, а тотчас затем въехали сани. Испуганные монахи выглядывали из окон и дверей.