Эдвард Резерфорд - Русское

– Наше соседство ей весьма удобно, – часто с удовольствием говорила графиня.

Удобно это было и для Александра Боброва. Потому что мадам де Ронвиль была его любовницей.

Кто во всем Петербурге мог сравниться с ней? Всякий раз в ее присутствии он ощущал почти юношеское волнение и радость, а по спине пробегала приятная дрожь. Они были любовниками уже десять лет, и он никогда от нее не уставал. А ей было без малого пятьдесят.

В тот вечер на Аделаиде де Ронвиль было розовое шелковое платье, чуть более декольтированное, чем на графине. Лиф украшали накладные шелковые цветы, которые французские модистки называли нескромным притязанием. Ее уложенные припудренные волосы украшали две небольшие бриллиантовые заколки. Пока она стояла рядом, так близко, но все же не касаясь его, он думал лишь о ее стройном белом теле под великолепным нарядом. Теперь в ее больших голубых глазах вспыхнули веселые огоньки, и она объяснила, что́ его ждет.

– Два главных гвоздя сегодняшнего вечера не приехали, – шепнула она. – Радищев и княгиня Дашкова. – Она улыбнулась. – Сегодня ты нужен ей, чтобы выступить в главной роли, в качестве ее гладиатора. Удачи!

Теперь улыбнулся и Александр. Ничего лучше и быть не могло. «Сегодня, – думал он, – я сумею так ее ублажить, что она оставит мне все!»

Вероятно, во всем просвещенном Петербурге не было фигур столь блистательных, как эти двое. Княгиня Дашкова – выдающаяся личность, почти не уступавшая самой Екатерине, воинственная поборница свободы – была поставлена императрицей во главе Российской академии наук. Что до Радищева, с которым Александр был неплохо знаком, то он уже прославился своими блестящими эссе. Как оскорблена, должно быть, графиня их пренебрежением. И какой это шанс для него!

Потому что, несмотря на все свои усилия, Александр по-прежнему не был уверен, что графиня воспринимает его всерьез. Он написал несколько эссе, снискавших ему похвалу в широких кругах. Он даже, как Радищев, печатал в журналах анонимные статьи на рискованные темы вроде демократии и пагубности крепостничества – а сии предметы считались слишком радикальными для открытого обсуждения. Он показывал графине свои статьи и даже однажды посвятил ее в тайну их авторства, но и тогда не был уверен, что произвел на нее должное впечатление. Сегодня вечером ему выпал шанс.

Роль «гладиатора», как называли ее завсегдатаи салона Туровой, оставалась неизменной. Если в других салонах поощрялось искусство вежливых, цивилизованных дебатов, графиня любила наблюдать за кровавым побоищем. Жертвой всегда оказывался ничего не подозревающий новичок, придерживавшийся консервативных взглядов, которому противостоял насмешливый вольтерьянец – «графинин гладиатор». Задача гладиатора была проста: разбить в пух и прах все доводы оппонента и унизить его на глазах графини и ее гостей.

Бросив взгляд на графиню, Александр заметил, что возле нее собирается кружок. Слева стоял вновь прибывший генерал, элегантный, седой мужчина невысокого роста, но с хорошей выправкой и проницательными черными глазами. Так вот, значит, кто жертва. Графиня подозвала Александра кивком. Подойдя, он улыбнулся, когда услышал, как она выговаривает одному из молодых писателей за какое-то замечание.

– Поостерегитесь, mon cher, – грозила она ему пальцем. – Вам меня не провести. Я сплю с открытыми глазами. – Она не менялась.

Приятность этих вечеров заключалась в том, что графиня Турова не утруждала себя любезным обращением. Когда ей бывало угодно насладиться спором, она попросту подзывала, так сказать, одного из своих бойцовых петухов и натравливала его на другого. Теперь она резко повернулась к несчастному генералу.

– Итак, – произнесла она обвинительным тоном, – я слыхала, вы ратуете за закрытие всех наших театров.

Старик удивленно воззрился на нее:

– Ничего подобного, моя дорогая графиня. Я сказал только, что автор одной пьесы зашел слишком далеко и ее следует запретить. Она бунтарская, – добавил он спокойно.

– Значит, таково ваше мнение? А что вы об этом думаете, Александр Прокофьевич?

Тот был наготове.

Александру нравились такие дебаты. Во-первых, на его стороне было преимущество: он был терпелив. Во-вторых, если сама графиня и не отличалась глубоким умом, все же в ее салоне обсуждались важные темы, затрагивавшие самое сердце России и ее будущее. И оттого Александр, хотя и хотел одержать победу, все же надеялся, что генерал окажется достойным соперником.

Тему графиня обозначила: свобода слова. Это была ключевая доктрина Просвещения, которую поддерживала сама императрица. Екатерина не только официально разрешила частным лицам заводить типографии, она даже сама написала социальную сатиру для постановки на сцене. Итак, дебаты начались.

Бобров. Я против цензуры по простой причине. Если люди смогут говорить свободно, голос разума непременно возобладает. Если вы, конечно, верите в человеческий разум.

Графиня (едко) . Вы верите, генерал?

Генерал (бодро) . Не особенно.

Бобров. Возможно, история на вашей стороне. Но что готовит нам будущее? Люди могут измениться, как и способ правления. Посмотрите, как императрица воспитывает своих внуков. Разве вы этого не одобряете?

Всем было известно, что Екатерина взяла на себя заботы по воспитанию внуков, Александра и Константина. В наставники им она выбрала швейцарца, державшегося демократических взглядов, чтобы подготовить к просвещенному правлению обширными империями, которые Екатерина хотела им оставить.

Генерал. Я восхищаюсь императрицей. Но когда ее внук станет правителем, просвещенным или нет, то поймет, что выбор у него невелик.

Графиня (нетерпеливо) . Нет сомнений, что вы только и ждете, когда начнет править великий князь Павел?

Бобров улыбнулся. Великий князь Павел, единственный законный сын Екатерины, был любимой мозолью графини. Он был человеком со странностями, легко поддавался переменам настроения и во всем пытался подражать убитому царю Петру III, хотя, возможно, вовсе не был его сыном. Он ненавидел мать за то, что она забрала у него трон и сыновей, и редко появлялся при дворе. Его увлекала одна лишь армейская муштра, а до просвещения ему не было никакого дела; ходили слухи, что Екатерина однажды обойдет его в вопросе престолонаследия в пользу старшего внука. Тем не менее ни один разумный царедворец, каким был генерал, не стал бы критически высказываться о человеке, который может в один прекрасный день занять престол. Потому старик весьма мудро промолчал.

Бобров. Возвращаясь к вопросу цензуры, какой реальный вред может принести постановка пьесы?

Генерал. Вероятно, никакого. Но я не согласен с самим принципом свободы слова. По двум причинам. Во-первых, она воспламеняет протест ради протеста. Во-вторых, что гораздо опаснее, она воздействует не на народ, а на его правителей.