Антония Байетт - Дева в саду [litres]

Так оно и шло, пока он не полюбил Дженни, которая набросилась на него с руганью и даже сбила с ног в трюме под сценой, где они ставили «Она не должна быть сожжена». Он обретал привычную негу, ублаготворяя ее гнев, претворяя его жар в жар любовный. Он и до сих пор боялся Дженни, но вчера, сплоховав и услышав от нее нежные слова утешения, понял вдруг, что боится теперь не гнева ее, а любви, не безудержности ее, а Томаса с его бутылочками, провинциального дома-тюрьмы. С Фредерикой же у него случилось нечто обратное. Поначалу ее влюбленность казалась ему стыдной и унизительной – детской глупостью, за которой, однако, маячили удушающие семейные радости и Биллов провинциальный кодекс поведения.

Александр не знал точно, когда, собственно, все изменилось. Наверное, когда Фредерика превратилась в Елизавету из его пьесы. В Елизавете выразилась его сладкая жажда страха перед женщиной – и не только она. Будучи в каком-то смысле автопортретом Александра, юная принцесса воплотила его тайную любовь к одиночеству, в котором он находил и убежище, и источник сил. А Фредерика знала, как быть каменной, она знала, как явить и страх, и гнев, и милость. Этого знания в ней Александр боялся. Он боялся Фредерики. Когда она вцепилась в него и поцарапала, он ощутил страх сладчайший. Александр взглянул на белую, покорно и нежно изогнутую спину мраморной Данаиды и принялся спешно заполнять анкеты. Он не имел ни малейшего желания еще глубже погружаться в перипетии Билла Поттера и его семейства. То же, отметил он с грустью, относилось к Джеффри, Томасу и бурям, сотрясавшим дом Перри. Как только кончится последнее представление пьесы, он сложит в багажник все эти вещи: камешки, семейство комедиантов, книги – и уедет в Веймут и вообще на юг. А Дженни он оставит большой комнатный цветок – он уже об этом думал, – целое лавровое деревцо в деревянной кадке, вполне в духе Хиллиарда. И какую-нибудь книгу, подходящую случаю. Не «О любви Океана к Кинфии» [308], там и изданий приличных нет. Ну, этим он еще займется. Что же до ужасной рыжей девчонки, он будет радоваться, что ушел невредим, и видеть ее в беспокойных снах, что, кстати, вполне неплохо. Она же, полная бешеного неутолимого жара, быстренько его забудет и будет вцепляться в волосы другим счастливцам. Из-за нее он не сможет поддерживать общение с Кроу, но, возможно, еще навестит их городок, выдержав приличную паузу, но до того, как Лонг-Ройстон отдадут на милость профессорам.

Он закончил с анкетой для сценарного отдела Би-би-си и перешел к анкете отдела образовательных программ. Его почерк успокаивал его, напоминая немного строгий и элегантный наклонный почерк Елизаветы. На лестнице послышались бегущие шаги. Дверь распахнулась под бесцеремонной рукой. Александру на миг представилась Фредерика в образе охотницы и сам он, зажатый в углу высокой башни, что было нелепо, поскольку побег был бы равно невозможен из любого другого помещения. Александр улыбнулся своим фантазиям, чем привел в раздражение ворвавшуюся к нему Дженни.

– Мне нужно с тобой поговорить, – выдохнула Дженни. – Кроме тебя, у меня никого нет.

– Но стоит ли здесь? – промямлил Александр.

Раньше ему всегда удавалось избегать женских визитов. Именно так ему удалось уберечься от скандалов и сохранить репутацию человека по крайней мере благоразумно скрытного.

– Все сошли с ума. К тому же всем все известно, так что не важно, здесь или где-то еще.

– Наверное, ты права, – вяло согласился Александр, потихоньку закрывая анкеты листами сценария. Дженни сбросила макинтош и платок.

– Когда я тебя вижу, мне сразу легче. Все становится на свои места. Ты представить себе не можешь, что творится в доме. И убери ты эту дурацкую улыбку, ничего смешного нет. Джеффри все крушит и ломает, разбил обеденный сервиз, фарфоровый, представляешь? Джеффри, который в жизни мухи не обидел, который никого и ничего не замечал, а иначе я бы не… Хотя, наверное, это плохая причина для замужества… Впрочем, не важно. Со мной не разговаривает, только с Томасом, и таким жутким фальшивым похоронным голосом. Никогда бы не подумала, честно говоря, что он на такое способен.

– Разумно ли было приходить в таком случае?

– Что ты хочешь сказать? Я не могу оставаться в такой обстановке. Просто не могу. Я должна была тебя увидеть, хоть ты мне, кажется, не особенно рад.

– Как я могу радоваться, когда ты в такой тревоге? Я и сам тревожусь.

Какое-то время она молча ходила по комнате, переставляя и перекладывая то и это: веджвудские чаши с бегущими нимфами среди дерев, камушки в курганчике на камине. Потом глубоко вздохнула:

– Ну вот, здесь мне хорошо. Видишь, я успокоилась. Чем ты тут занимался?

Она подошла и присела на ручку его кресла. Он одной рукой уныло приобнял ее бедро. Она тем временем принялась рассматривать его бумаги – манера, которой он не любил ни в ком, и вытянула за уголок какую-то анкету:

– Александр Майлз Майкл. Как красиво, какие красивые имена. А зачем это? Александр, зачем… Что ты делаешь? Ты что, ищешь другую работу?

– Это пока только мысли…

Она привычно и ловко распотрошила стопку бумаг и вытащила остальные анкеты.

– Пять анкет в пять разных мест. Ты, кажется, готов бежать куда угодно. В мыслях…

– Ну, – осторожно начал он, – налицо некий кризис. По крайней мере, у меня в мыслях. Разве нет?

– Ты эти анкеты по почте запросил задолго до вчерашней ночи.

– Кризис не вчера ночью начался.

– Из-за меня, разумеется.

– И из-за Томаса, – честно ответил Александр. Перспектива получить Томаса на попечение тревожила его не на шутку.

– Из-за Томаса… Ты собирался нас бросить?

– Я пока только думал…

– Ты мог бы взять нас с собой. Я бы поехала. Я люблю тебя. Ты бы уехал, мы следом. Мы бы все начали заново.

– Дженни, милая…

– Ты что, бросил бы меня вот так?..

– Нет, нет, конечно. Я ведь люблю тебя…

– Тогда возьми нас с собой. Все сразу изменится. Будем жить честно, открыто. Будет надежда…

– А как же Томас?

– Он тебя любит. Он еще маленький, он привыкнет.

– Дженни, на месте Томаса я бы… У него есть своя жизнь, понимаешь?

– Я могла бы оставить Томаса отцу. Я этого не хочу. Я не хочу его оставлять, но что нас с ним ждет в такой ситуации?

– Может быть, немало. Как мы можем сейчас предугадать? Дженни, любовь моя, давай продержимся, пока не отыграем пьесу. Она столько для меня значит. И ты в ней так хороша, когда стараешься… Даже если я все разрушил, даже если…

– Не говори так. Ты ничего не разрушил. У нас с тобой все прекрасно, прекрасно, любовь моя, и я пришла, чтобы это тебе доказать!

– Что?

– Без Томаса у тебя все получится. После того, что ты сказал сейчас, я в этом уверена. Я знала, что ты будешь тосковать, мучиться, поэтому и пришла. Я знаю, что все получится. Мы это заслужили.