Ольга Токарчук - Книги Иакововы

- Вот муж для твоей дочери, сказали мы. Только он. А почему он, спросил Това. Он исключителен, сказал я, благодаря нему, она достигнет великих почестей. Погляди на него, разве не видишь? Он велик. – Реб Мордке затягивается дымом из трубки, дым пахнет Смирной и Стамбулом. – Вот только Това колебался. Кто он такой, этот парень с рябым лицом, и откуда его родители, спросил он. На это я, реб Мордке, и присутствующий здесь же Нахман из Буска терпеливо объясняли, что его отец – известный раввин, Иегуда Лейб Бухбиндер; а мать его, Рахиль из Жешова, родом из наилучшего дома, она родственница Хаима Малаха, а его двоюродная сестра была выдана за Добрушку, в Моравии, правнука Лейбеле Проссница. И нет в семействе сумасшедших, больных и иных калек. Дух сходит только на избранных. О, если бы у Товы была жена, он мог бы пойти к ней посоветоваться, но ее нет, умерла.

Реб Мордке замолкает, и ему вспоминается, то сомнение Товы их злило, им оно казалось колебанием купца, который трясется над товаром. А ведь тут речь шла про Иакова!

Нахман слушает реб Мордке одним ухом, потому что издали приглядывается к Иакову, когда тот с тестем пьет каффу из маленьких чашек. Иаков опустил голову и смотрит на свои сапоги. Жара вызывает то, что слова обоих мужчин не способны дозреть до высказывания, они тяжелые и медлительные. Иаков уже не снимает турецкий костюм, у него на голове новый, яркий тюрбан, тот самый, что и на свадьбе, цвета фиговых листьев. В нем он выглядит очень красиво. Нахман видит его сафьяновые турецкие сапоги с выгнутыми кверху носками. Затем ладони обоих мужчин поднимаются в тот тот же самый момент, чтобы глотнуть каффы из маленькой чашечки.

Нахман знает, что Иаков – этот тот Иаков, поскольку, когда смотрит на него так, как сейчас, издали, и когда тот его не видит, испытывает возле сердца , словно бы какая-то невидимая ладонь, горячая и влажная, держит его. От этого объятия ему делается хорошо и спокойно. Но и печально. Слезы находят ему на глаза. Он мог бы так вот глядеть и глядеть. Какого еще желать доказательства – ведь это говорит сердце.

Иаков внезапно представляться здесь не так, как раньше: Янкель Лейбович, но как Иаков Франк, как называют здесь евреев с Запада, так говорят про его тестя и жену. "Франк" или "френк" – означает "чужой". Нахман знает, что это Иакову нравится – быть чужим, это отличительная черта тех, которые часто меняли место проживания. Он сам говорил Нахману, что ему лучше всего в новом месте, поскольку тогда словно бы и мир начинается заново. Быть чужим – это быть свободным. Иметь за собой громадное пространство, степь, пустыню. Иметь за собой форму месяца, который похож на коляску, оглушительную музыку цикад, пахнущий шкуркой дыни воздух, шелест скарабея, который под вечер, когда небо делается уже совсем красным, выходит в песок на охоту. Иметь свою историю, предназначенную не для каждого, собственную повесть, написанную оставленными после себя следами.

Повсюду чувствовать себя гостем, заселять дома лишь на какое-то время, не беспокоиться о саде, скорее, радоваться вину, чем привязываться к винограднику. Не понимать языка, по причине чего лучше видеть жесты и мины, выражение людских глаз, эмоции, которые появляются на лицах, будто тени облаков. Учиться чужому языку с самого начала, в каждом месте понемножку, сравнивать слова и находить порядки подобий.

И за этим состоянием необходимо тщательно присматривать, поскольку оно дает огромную силу.

Одну вещь сообщил ему Иаков – как он всегда – вроде как в шутку, вроде как дурачась, неясную вещь, но которая тут же отпечаталась в памяти Нахмана, поскольку то было первым наставлением Иакова, хотя сам он о том, возможно, и не знал: что необходимо каждодневно тренироваться, как говорить: "нет". Что это означает? Нахман обещает себе, что спросит об этом – но когда? Уже нет времени. Сейчас он печальный и раздраженный, может, то вино было плохим? Он сам не знает, когда из учителя начал становиться коллегой, а потом, вот сейчас, незаметно – учеником. Сам позволил такое.

Иаков никогда не говорит так, как мудрецы, длинными, усложненными предложениями, в которых полно редких, ценных сло и постоянных ссылок на цитаты из писаний. Иаков говорит коротко и ясно, будто кто-то, кто живет торговлей на рынке или перевозит грузы фурой. Он все время шутит, вот только, собственно, шутки это или серьезные суждения. Глядит прямо в глаза, выскажет предложение, будто выстрелил, и ожидает реакции собеседника. Как правило, его упорный, похожий на птичий – орлиный, соколиный, хищный – взгляд заставляет собеседников конфузиться. Они отводят глаза, путаются. Бывает, что, ни с того, ни с сего, он заходится смехом, и тогда все окружающие испытывают облегчение. Но бывает и грубым, бесцеремонным. Передразнивает. Если что-то ему не так, сводит брови, и взгляд его делается, будто нож. Говорит он вещи и мудрые, и глупые. Слишком не открывайся ему, иначе он тебя высмеет – такого его Нахман тоже видел, хотя на Нахмана своего взгляда пернатого хищника он не поднимал. Из-за всего этого Иаков, на первый взгляд, кажется своим и равным, но уже в ходе разговора появляется чувство, что он ни свой, ни кому-либо равный.

Молодой муж собирается выезжать. Иегуда Леви бен Това, тесть Иакова, нашел Иакову хорошую работу в Крайове. Это крупный город, лежащий на Дунае, ворота между Севером и Югом. У Товы там имеется свояк, который с успехом занимается торговлей, так что теперь они станут заниматься для него складом товаров – получать, рассылать, выписывать счета. Всей этой взаимозависимой коммерческой сетью заведует Осман из Черновцов, необычайно оборотливый человек, о нем говорят, что к чему он не прикоснется, то сразу же превращается в золото. Золото приходит из Польши, из Моравии, ним платят за турецкие товары и за такие, которых там, на севере, нет. Вот почему в Польше не производят шляп их шерстяного войлока? Почему не ткут ковров? А фарфор и стекло? Мало чего там делают, а все привозят, потому-то некто такой, как Осман, обязан находиться при границе – соль земли, которая помогает проводить импульсы мира. У него громадное брюхо, одевается он по-турецки. Тюрбан, который венчает его загорелое лицо, окончательно делает его турком.

Реб Мордке остается в Никополе; он ведь старый и усталый человек. Ему нужны мягкие подушки, чистое постельное белье, его миссия завершилась, тайна раскрыта, Иакова высватали и женили, он стал уже взрослым мужчиной. Одна испорченная шестерня в машине мира была исправлена. Теперь реб Мордке может отодвинуться в тень и в дым собственной трубки.

Завтра все расстанутся. Иаков вместе с Гершеле бен Зебу, молоденьким кузеном Ханы, отправляются в Крайову, а Нахман возвращается в Польшу. Он завезет добрые новости братьям из Подолии, из Рогатина, Глинна и Буска, и, наконец, попадет к себе домой. Об этом он размышляет со смесью радости и неохоты. Не так уже легко возвращаться домой, каждый об этом знает.