Франц Таурин - Каменщик революции. Повесть об Михаиле Ольминском

Встретился Михаил Степанович с ней, что называется, нежданно-негаданно (он уверен был, что Мария за границей) — в родном городе Воронеже, куда приехал из ссылки, чтобы оглядеться, отдышаться и набраться сил перед новым поворотом жизни. В Воронеже теперь служил брат Николай, с ним же жила семья вернувшейся из верхоленской ссылки сестры Людмилы.

Еще в пути он узнал о состоявшемся Втором съезде Российской социал-демократической рабочей партии и о расколе партии. Он помнит, как огорчило его известие о расколе. Он считал, что нельзя перед лицом могущественного врага распылять свои силы…

От сестры узнал, что в городе на нелегальном положении находятся два члена ЦК РСДРП. Она же назвала и фамилию одного из них: Землячка Розалия Самойлов-на. Сумел быстро связаться с ней и, заручившись согласием на встречу, отправился по указанному адресу.

Прошло с тех пор больше пятнадцати лет. И каких лет! Но никогда не забыть ему этой встречи.

Когда его провели в комнату, где сидели две женщины, и когда он увидел, что одна из них Мария Эссен, то просто остолбенел. Мария кинулась обнимать его. А вторая женщина, похожая на учительницу гимназии, — это была Розалия Самойловна — смотрела с явным неодобрением на чрезмерно экспансивную выходку своего товарища по ЦК.

Он, конечно, уверен был, что теперь у них найдется время для того, чтобы встретиться, и этот первый вечер отдал встрече с двумя членами ЦК. С предельным пристрастием допрашивал он обеих о причинах раскола, требовал, чтобы подробнейшим образом разъяснили ему позиции сторон по каждому пункту разногласий.

Ему отвечали подробно, обстоятельно и откровенно, ничего от него не скрывая. Но так как он не мог согласиться с целесообразностью столь резкого размежевания и потому никак не мог принять раскола, все их рассказы показались ему неубедительными. И в конце концов заявил им, что пришел к твердому решению немедленно ехать за границу, чтобы самому на месте окончательно разобраться в разногласиях между большевиками и меньшевиками.

Беседа затянулась за полночь. Когда она наконец завершилась, он попросил у Марии разрешения довести ее до дому, совсем не представляя, что ему придется услышать в ответ.

— Правил конспирации я не забыл, — добавил он, улыбаясь. — Так что можешь довериться мне.

— Охотно, — сказала она и засмеялась, — тем более, что идти нам, если я не ошибаюсь, в один и тот же дом.

— В один и тот же дом?

— Я остановилась в доме твоего брата Николая.

У него машинально вырвался совсем уж глупый вопрос:

— Почему?

— Потому что у него в доме живет Андрей Матвеевич Лежава. А с ним я связана по работе.

— А Людмила?

— Что Людмила?

— Почему она не сказала мне? Она знала, что я ищу встречи с членами ЦК.

— Людмила не знает, что я член ЦК.

Считанные минуты удалось им тогда провести вместе.

В ту же ночь Мария выезжала куда-то по срочному заданию ЦК, кажется, в Саратов… Да, именно в Саратов, он же проводил ее до пересадки на станции Козлов.

Еще была мимолетная встреча в Париже. Такая же — через год в Петербурге. Тогда еще чуть не арестовали на ее квартире. И никогда не было времени, чтобы отвлечься от неотложных дел, от событий, которые все время захлестывали, и просто побыть вдвоем, побыть друг с другом…

И даже теперь, когда нелегальная жизнь позади, когда, казалось бы, можно как-то распорядиться своим временем, все равно нет этого времени, нет того часа и нет такого места, чтобы встретиться со старым другом, вспомнить пережитое.

Он — в Москве, она — где-то на Кавказе. Хорошо, что хоть весточка дошла…

* * *

Вчера в первый раз разрешили выйти погулять. Врач, до этого не выпускавший даже в коридор, внял его мольбам. Может быть, и не внял бы, но после слякотной и холодной сентябрьской непогоды с начала октября в Москву вернулась золотая осень, и на улице было теплее, чем в выстуженных и отсыревших палатах. Но не в чем было выйти. От пиджака, бывшего на нем, остались одни лохмотья.

— Да, тебе досталось больше, чем твоему хозяину, — сказал Михаил Степанович, когда палатная нянечка принесла ему останки пиджака.

Пришлось звонить в комендатуру Кремля и просить, чтобы открыли его комнату и достали старый его пиджак, купленный, кажется, в Женеве и заношенный до блеска на локтях и дыр на подкладке.

Ноги еще плохо слушались его, но какое это имело значение, если на улице было так чудесно. Возвращался он в свою дежурку с большою неохотой. А встав сегодня утром и проверив крепость ног, пройдясь раза три из конца в конец дежурки, сказал себе решительно, что хватит с него этой больницы. И выйдя как бы на прогулку, отправился потихоньку прямо к себе на квартиру. Но и в квартире не усидел. Выпил чаю и поплелся в свой служебный кабинет. И тут ему сообщили страшную весть. За время его отсутствия из дворцовых палат вывезли два воза уникальной мебели. Как могло свершиться такое кощунство? Позвонил на пост в грузовых воротах. Там проверили корешки пропусков, подтвердили: да, действительно, вывезли два воза мебели, еще вчера утром.

Не менее часа провел Михаил Степанович за телефоном. Обзвонил десяток учреждений, но так и не смог выяснить дело до конца. Несколько ответственных товарищей оказались причастны к выдаче разрешения, но при этом одна инстанция ссылалась на другую и получался заколдованный круг. Зато ему удалось установить, куда же увезли стулья и диваны. Оказалось, на квартиру к одному ответственному работнику.

Михаил Степанович тут же позвонил высокопоставленному деятелю и очень вежливо сказал, что произошла ошибка, мебель музейная и, как таковая, находится в ведении Комиссариата имуществ республики и должна быть немедленно возвращена в Кремль.

Деятель сослался на то, что у него в доме бывают иностранцы, и не просто иностранцы, а магнаты капитала, и посему в его доме должна быть соответствующая обстановка, ибо от обстановки этой в немалой степени зависит результат переговоров, имеющих важнейшее государственное значение. Михаил Степанович терпеливо выслушал его длинную тираду и сказал, что мебель надо возвращать. На это повторное требование концессионный деятель возразил, уже изрядно повысив тон, что вопрос согласован во всех инстанциях и возвращать мебель он не намерен.

Тогда Михаил Степанович сказал ему:

— Если к концу дня мебель не будет возвращена, я доложу Владимиру Ильичу.

И положил трубку. Откинулся на спинку стула и подумал, что никак нельзя ему болеть, решительно нельзя.

На обратный путь из Якутии в Россию ушло значительно меньше времени.