Иван Кудинов - Окраина

— А коли едал, отведай еще… Откушай, милостивый государь!

Потом приходит учитель рисования Антаков, хромой, на костылях, в таком жалком и ветхом костюме, что, кажется, вот-вот он рассыплется в прах, костюм его, и учитель Антаков предстанет перед классом в чем мать родила… Проковыляв к столу, он садится, прислоняя костыли рядом, к стене, и взгляд его, сумрачный и неясный, начинает блуждать по рядам; все знают, что значит этот взгляд, знают и ждут — на кого падет выбор. Наконец взгляд учителя останавливается на одном из учеников, по воле случая им оказывается тот самый ученик, который уже получил от словесника порцию «кокосов». Антаков улыбается застенчиво, манит пальцем, подзывает к себе ученика.

— Дружочек, — тихим, вкрадчивым голосом он говорит, — сходи-ка в лавку к отцу своему… — Он уже давно, учитель рисования Антаков, знает всех сыновей лавочников, знает и отличает по-своему. — Сходи-ка, дружок, в лавку да принеси мне фунт миндалю… А я тебе потом зачту.

Довольный ученик мигом выскакивает из класса, а учитель рисования, по прозвищу Фунт, начинает урок. Но что это был за урок, описать невозможно, поскольку Антаков, жалкая личность, безграмотный совершенно, не окончивший даже уездного училища, о рисовании имел самое смутное и отдаленное представление. Попал же в гимназию он по протекции инспектора Прядильщикова, у которого якобы написал акварелью портрет кухарки… Прядильщиков позже на этой кухарке женился, портрета же ее так никто и не видел.

Пока отряженный в лавку за миндалем ученик отсутствовал, класс был предоставлен сам себе — занимались кто чем вздумает, гул стоял, как на базаре… Но вот и посланец появлялся, торжественно держа в руках бумажный сверток и улыбаясь во весь рот. И в этот момент раздавался звонок…

Но, пожалуй, самыми шумными, веселыми и желанными были уроки грамматики. Входил Требушинский, и класс замирал в ожидании очередного представления. Требушинский, однако, не спешил, точно испытывая терпение учеников, быстро прохаживался вдоль рядов и говорил многозначительно:

— Ах, господа, вся наша жизнь подчинена воле случая. Да-с! — печалился он. — В моей жизни было немало случаев, достойных внимания. Помню, лет двадцать назад…

— А зверинец? — напоминал кто-нибудь. — Михаил Михайлович, вы же обещали сегодня воспроизвести голоса домашних животных: коров, собак, петухов…

— Ах, господа, вы меня огорчаете, — вздыхал он с такою искренней горечью, что класс не выдерживал и тоже дружно вздыхал. — С каких это пор петухи стали животными? Вы меня огорчаете, господа… Но что с вами поделаешь? — разводил он руками, с минуту еще колебался, выжидал, затем снимал очки, тщательно протирал рукавом залоснившегося от этих постоянных протираний сюртука, подносил ко рту и, подышав на стекла, протирал еще раз, неторопливо надевал… Вдруг лошадиное ржанье, радостное и торжествующее, оглашало класс… И как ни ждали ученики этого момента, не сводя глаз с учителя, заглядывали ему в рот, происходило это всегда неожиданно, вдруг, вызывая бурю восторгов.

Михаил Михайлович был в этот день особенно в ударе, и все у него выходило так натурально, как никогда: он кудахтал, мычал, блеял и хрюкал, а под конец выдал такую петушиную руладу, которая, совпав с звонком, возвестившим об окончании урока, победно вырвалась из класса и разнеслась по всему коридору…

Вечером, когда занятия кончаются, затихают классы и коридоры, сторож гимназии Павел Антонович, отставной николаевский солдат, обходит свое заведение, бормоча себе под нос не то молитвы, не то ругательства, запирает двери и спешит в сторожку, где он живет вот уже третий год и где нередко собираются у него гости — освободившиеся от занятий учителя: тут и Радомский, и Михаил Михайлович Требушинский, и хромой Антаков… Позже всех является эконом гимназии Анципа. Он выгружает на стол прихваченную на кухне закуску, собравшиеся оживляются, весело перемигиваются. Требушинский то и дело снимает очки, протирает рукавом и, как бы оправдываясь, говорит:

— Потеют, бог знает отчего… Спасу нет.

— Знамо, потеют… — кивает Антаков и шумно сглатывает, глядя на возвышающийся посреди стола штоф вина.

— Чревоугодники! — раскатисто хохочет Радомский. Наконец усаживаются за стол, разливают по стаканам вино. И Радомский говорит:

— Господа, какой сегодня день?

— Пятница, — услужливо подсказывает Антаков.

— Тот-то и есть, что пятница… А завтра святая суббота. Давайте, господа, выпьем за будущее.

— Не хочу за будущее, — вдруг объявляет Требушинский, очки его поблескивают. — Не хочу за будущее, — мотает он головой. — Кто его знает, что в нем там, в этом будущем…

— И то сказать, — подхватывает Антаков. — Какой прок от этого будущего? Думаешь о нем, думаешь, ждешь его, а оно подкатит, дак не возрадуешься — хуже прошлого…

— Чревоугодники! — хохочет Радомский. — Будущее тем и хорошо, что оно всегда впереди. Вся надежда на него.

— А мне сегодня инспектор наш, уважаемый Прядильщиков, выговор сделал за отклонение от урока, — признался Требушинский. — Подумайте, говорит, о своем будущем… Должно быть, кто-то доложил ему о «зверинцах». Нет, господа, давайте лучше выпьем за сегодняшний день. А завтра, коли оно будет, соберемся, даст бог, дак и еще выпьем… Всему свой срок, господа.

Странно было, что эти люди, ничего уже не ждавшие от жизни, цеплявшиеся за нее лишь по привычке, инстинктивно, пытались еще научить чему-то других… Но не им суждено было развить жажду знаний, пробудить умы и сердца юных своих учеников — это выпало на долю других обстоятельств.

После третьего класса оставил гимназию Колин сосед по парте Наумов (будущий сибирский писатель Николай Иванович Наумов), он поступил на военную службу и отправился в Омск. Уехал и больше не вернулся богатырь и добряк Дер-бер. Доходили слухи, что он женился и жил на заимке, в тайге, верстах в сорока от Томска.

Для Коли учеба растянулась на много лет. Но всему приходит конец. Когда он учился в шестом классе, внезапно умер отец — не болел, не жаловался, а рухнул, точно дерево в бурю. Коля долго не мог смириться, свыкнуться с тем, что отца никогда уже не будет, никогда не повторится вчерашний день…

В ту осень Коле Ядринцеву исполнилось семнадцать лет.

Однажды Коля вернулся из гимназии, а дома, еще не пороге, встретила его Агнюша и шепотом, как великую тайну, сообщила:

— А у нас гость.

— Какой гость? — удивленно смотрел Коля на разрумянившуюся, чем-то взволнованную Агнюшу. И вдруг догадался: — Неужто жених твой воротился? Вот славно!..

Агнюша вспыхнула, замахала рукой, обиженно проговорив:

— Будет тебе про жениха-то, будет… Нет его, давно уж, поди, косточки его белы истлели, воронье растащило…