Иван Кудинов - Окраина

— Прости, Агнюша, но я подумал…

— Нет, Коля, не жених, — вздохнула Агнюша. — Квартирант.

— Квартирант? Какой квартирант? — еще больше удивился Коля, не мог ничего понять: отродясь они в своем доме не держали никаких квартирантов. Странно. Он вошел к матери, остановился в дверях. Мать, занятая какими-то своими делами, сидела к нему спиной и не сразу его заметила. Коля кашлянул. Мать обернулась. Посмотрела на него внимательно:

— Ты уже пришел?

— Сегодня уроки были сокращены, преподаватель заболел… — сказал он быстро и, как бы перебив самого себя, спросил: — Скажи, это правда, что у нас квартирант поселился?

Февронья Васильевна отложила пяльцы с вышивкой, встала и подошла к сыну. И Коля впервые заметил, что мать ниже его ростом, лицо ее в тонких морщинках, бледное, с глубоко запавшими глазами. Год назад умер отец, и мать сразу как-то сдала, поблекла, словно потеряв интерес к жизни. Смерть отца была неожиданной, и опомниться они после этого никак не могли…

— Что еще за квартирант, откуда? — ломким, неустоявшимся голосом обиженно спросил Коля. — Нам что… скучно одним?

Февронья Васильевна виновато улыбнулась:

— Да ты не беспокойся, он хороший человек. Очень хороший. Студент из Петербурга. Учителем, говорит, будет работать… Он тебе тоже понравится.

— Нет, — резко сказал Коля, — мне он совершенно безразличен… Хотя, если ты хочешь, пусть, живет.

Однако сказал Коля неправду. Петербургский студент не шел у него из головы. Коля ждал его с нетерпением, хотел увидеть, познакомиться, поговорить. И уже начал беспокоиться: а вдруг раздумал студент, нашел себе другую квартиру? Коля хватался то за одно, то за другое, но все валилось из рук. Ожидание становилось невыносимым… Придет, не придет? Он уже нарисовал себе в воображении этого человека — подтянутого и строгого. «Наверное, образован и умен, — подумал Коля, — не в пример нашим учителям, таким, как Фунт или Кокос…»

Наконец, когда, казалось, терпение иссякло, квартирант явился. Они столкнулись в коридоре, и Коля замер, удивленно и жадно разглядывая квартиранта: он оказался высокого роста, но отнюдь не выглядел богатырем, был сутуловат несколько, худощав и узкоплеч; серые глаза остро-насмешливо смотрели из-под очков, слегка вьющиеся темные, почти черные волосы падали на гладкий большой лоб, аккуратная бородка довершала облик этого, казалось, необыкновенного человека. Он был красив и молод. И глаза его светились умом, проницательностью. И темно-серый плащ, сидевший на нем ловко, и яркой расцветки, оригинальное кашне, небрежно перекинутое одним концом через плечо, и массивная трость, висевшая на сгибе левой руки, и ароматно дымящаяся трубка в правой руке, с маленьким изящным чубуком, и даже то, как он держался, петербургский студент, независимо и просто, как иронично и умно смотрел из-под круглых очков — все, буквально все изобличало в нем человека тонкого, незаурядного, большого.

— А-а, — весело, но с тою мерою сдержанности, которая отличает людей тактичных и общительных одновременно, сказал он, улыбаясь, — должно быть, ты и есть тот самый гимназист, о котором кое-что мне уже известно? — И подал руку. — Щукин. Надеюсь, мы станем друзьями.

— И я надеюсь, — сказал Коля, слегка краснея и с обожанием глядя на Щукина. Хотя совсем недавно, полчаса или час назад, узнав от Агнюши, а потом и от матери о квартиранте, пережил ревнивое чувство обиды, раздражения и даже стыда: кто, почему и по какому праву должен поселяться в их квартире, вторгаться в семью? И потом появление в доме незнакомого, чужого человека вольно или невольно связывалось с памятью об отце. Никто не мог отца заменить. «Никто», — подумал Коля, словно защищаясь от кого-то или защищая нечто очень важное для себя, неприкосновенное. И вот он увидел квартиранта, высокого человека лет двадцати трех, его открытое чистое лицо, острый взгляд из-под очков, увидел и понял сразу, душою, чутьем угадал, что если этот внезапно вторгшийся в их дом человек и разрушит что-либо в его жизни, так вовсе не для того, чтобы испортить, а напротив, чтобы направить его, Коли Ядринцева, жизнь в новое, быть может, более широкое и глубокое русло. Он это почувствовал, едва увидев Щукина, он в это поверил, едва Щукин заговорил… «Незапно ты явился мне… — пришли на память стихи, которые любил читать и перечитывать когда-то отец. — Незапно ты явился мне: повязка с глаз моих упала…» — мысленно произнес Коля, переполняясь чувством глубокого изумления, верой в то, что жизнь отныне пойдет по-иному. Как по-иному — он этого не знал. Но верил: по-иному.

Вечером Щукин пригласил Колю в свою комнату. Коля неуверенно переступил порог, словно впервые входил сюда, и комната показалась ему чужой, незнакомой. Большой, из мореного дуба, письменный стол был сдвинут в угол, к стене, завален книгами, бумагами…

— Вот, — сказал Щукин, — работаю.

И в этом коротком, таинственном «работаю» заключено было нечто огромное, непостижимо высокое. Коля с робостью и уважением посмотрел на раскиданные на столе листы, испещренные неровными, стремительными строчками, словно пущенными из лука стрелами…

Потом, уже в сумерках, сидели на диване, у окна, и Щукин, попыхивая трубкой, рассказывал о себе. Оказывается, он сибиряк, родился в Иркутске, родители его и сейчас там живут, отец директор гимназии, окончив которую Щукин уехал в Петербург, поступил в педагогический институт, однако полного курса не завершил… Есть на то причины. И все же время было прекрасное, неповторимое.

— Мы не просто учились, мы постигали науку борьбы, — с воодушевлением говорил Щукин. — Да, да, борьбы! В этом смысл жизни, диалектика вечного обновления… — со вкусом, легко он произносил непонятные Коле слова, как бы отдающие холодком таинственности, слегка пугающие, но и в то же время притягивающие, завораживающие своей загадочностью. Коля внимательно слушал, ловил каждое слово, и нравился ему Щукин все больше, подкупало в нем все — и манера держать в ладони, сжимая всеми пальцами, трубку, с которой он, кажется, никогда не расставался, и звучный, уверенный голос. — Невежество — камень преткновения. Убрать с дороги этот камень — вот наша задача, наш долг! — красиво, образно он говорил и сам как будто прислушивался, любовался своим голосом. — Между прочим, я учился вместе с Добролюбовым… Слышал о нем? — глянул на Колю внимательно, улыбнулся. — О, это человек! Блестящий ум, неподкупная совесть, превосходный литератор — вот кто такой Добролюбов. Еще будучи студентом, он издавал рукописный журнал, и мы считали за честь опубликоваться в нем… Сейчас Добролюбов ведет отдел критики в «Современнике». Я заходил к нему перед отъездом, и он просил меня стать сибирским корреспондентом журнала… Вот, — кивнул он на разбросанные по столу листы, — готовлю первую статью. Сибири нужны свои литераторы. Разве она того не заслуживает?..