Дэвид Гилман - Бог войны

– Тогда деньги обители Святого Эдмунда поступят как обещано.

И пришпорил коня. Томас и Ричард последовали за ним.

Сэр Гилберт направился в поместье лорда Марлдона.

Дорога вилась между деревьями – непоколебимыми дубами и могучими каштанами. Всадники следовали за плавными изгибами реки, в двух сотнях футов ниже неспешно текущей через поросшую лесом долину. На дальней стороне луга на южных склонах полдюжины человек косили траву; до ездоков доносились шутливые оскорбления, которыми те время от времени перебрасывались. Блэкстоун непроизвольно прикидывал расстояние до них и угол траектории стрелы. Этим инстинктом он был благословен с младых ногтей, когда отец дал ему первый лук. По мере того, как он подрастал, набираясь сил и уменья, лук становился все больше, и совладать с ним становилось все труднее. Отец научил его искусству натягивать тетиву всем телом; чтобы натягивать с силой сто шестьдесят фунтов снова и снова, одной лишь силы рук маловато. Ко времени издания королевской прокламации, под страхом тюремного заключения запрещавшей все игры, увлекающей людей прочь от мишеней, Томас уже унаследовал заветный боевой лук отца. Смертоносное оружие лучника, самая убийственная машина своего века, должна быть на четыре дюйма выше стрелка, и в луке отца добрых шесть футов и четыре дюйма. Блэкстоун первенец, и унаследовать лук – его право. И, как знал отец, он более меткий лучник, чем брат. Отец кротко и пространно втолковывал, что своим искусством младший сын превосходит всех в графстве, кроме Томаса. И все же просил, чтобы при каждом состязании братьев Томас позволял выпустить последнюю победную стрелу Ричарду. Только таким образом глухонемой ребенок мог добиться признания общества. Своим тайным уговором отец и старший сын не поделились ни с кем.

Со времени смерти отца, натягивая пеньковую тетиву на роговые навершия плечей лука и охватывая ладонью четырехдюймовую рукоять спинки, он чувствовал в луке энергию отца. Лук сделан из тиса, с упругой заболонью [5] «Неспелая», в отличие от сердцевины, часть ствола. на спинке и темной, хорошо сжимающейся сердцевиной на животе, обращенном к лучнику. Иногда он мысленно рисовал себе картины сражений, в которых участвовал отец, и пах прошивала дрожь от неуверенности, достало ли бы ему отваги отца в нужный час. И теперь, похоже, он неминуем.

Полоски луговых цветов размежевывали дальние поля, будто строчки стеганого одеяла, уводя взор наблюдателя к последней излучине реки, где над вершинами деревьев виднелись башенки замка лорда Марлдона.

Они больше не торопились, и пейзаж чуть ли не заставил их придержать аллюр коней до неспешного шага. Сэр Гилберт не обмолвился ни словом с той самой поры, как они выехали из города, а Блэкстоун не видел резона затевать праздную беседу. Природная красота окружения затронула что-то в глубине его души – какую-то доброту, что ли, чуть ли не материнскую любовь. Несмотря на тяготы жизни, отец всегда говорил, что они дети Божьи и природа – их утешительница.

Сэр Гилберт поглядел на него, будто уловив его мысли.

– Твоя мать сгубила доброго бойца, – буркнул он. – Высосала из него боевой дух, будто мозг из кости. Он махнул рукой на войну и трудился каждую минуту Божью, только бы быть с ней, а потом – чтобы взрастить тебя и осла после ее кончины.

Он не прозевал вспышку гнева во взгляде Блэкстоуна, но заодно отметил, что юноша владеет собой. Когда братьев пошлют прочь от убежища собственного хутора и окрестных деревень, чужаки будут насмехаться над ними, и Томасу придется оборонять брата, но для этого ему нужна будет холодная голова, потому что насмешники будут доками по части массовых убийств.

Блэкстоун пропустил оскорбление мимо ушей.

– Почему мой отец так поступил?

Фыркнув, сэр Гилберт сплюнул мокроту.

– Потому что любил ее сильнее, чем надлежит мужчине любить женщину.

Дорога перед ними открылась, и впереди показались ворота поместья. Сэр Гилберт пришпорил коня.

Томас уповал, что злосчастье их осталось позади.

Беда же только собиралась обнажить свои заразные когти.

Миновав громадные сводчатые въездные ворота, они спешились и отдали поводья лошадей конюху. Пройдя через оживленный замковый двор, где слуги постоянно приходили и уходили, сэр Гилберт переговорил с Чендлером, и тот жестом указал на большую залу. Блэкстоун помогал ремонтировать ее стены и мосты лорда Марлдона, но внутри господского дома ни разу не был.

Братья глазели на дубовые балки, загибающиеся кверху, уходя ввысь, к самой верхушке потолка. Стены были увешаны знаменами и гобеленами, а пол из тесаного камня устилал свежесрезанный камыш. Со своего места перед массивным камином, где горели дрова, несмотря на жаркий день снаружи, поднялись два волкодава и полдюжины собак разных пород. Они рычали и лаяли, но сэр Гилберт не обратил на них никакого внимания, и они, пошмыгав носами, успокоились. Лорд Марлдон сидел у огня, закутавшись в плащ, с лицом, изможденным двадцатью годами боли, изредка приглушаемой шикарным красным вином из его владений в Гаскони.

Блэкстоун уважительно склонил голову; брат, замерший на шаг позади, поступил по его примеру. Его светлость несколько мгновений лишь взирал на них, и Томас не мог удержаться, чтобы не уставиться на культю, покоящуюся на подставке с мягкой обивкой. Всем было известно лишь то, что лорд Марлдон бился в Шотландских войнах и боевая секира отрубила ему ногу в коленном суставе. Выжил он только чудом. Увечье не мешало ему разъезжать по имениям, привязав культю к ремням стремени, чтобы не терять равновесия. Раз или два за эти годы Блэкстоун видел, как лорд Марлдон проезжает мимо надела Блэкстоунов и негромко переговаривается с отцом.

– Итак, вы спасли их от палача, сэр Гилберт.

– В конечном итоге он содеял сие сам, мой господин.

Даже будучи вольным человеком, Томас понимал, что у лорда Марлдона довольно власти и влияния на его жизнь. Так что не повредит проявить больше уважения, нежели полагается.

– Господин, это вы спасли наши жизни сегодня. Сэр Гилберт поведал мне, что вы велели моему отцу ценить учение Псалма раскаяния.

– Твой отец был прав, что посвятил себя твоему благоденствию, – рассмеялся лорд Марлдон. – Ты наделен разумом и сообразительностью, да и красоты матери не лишен. Столь миловидному отроку, как ты, не пристало платить женщине за ее удовольствие. Твой отец отлупил бы тебя. Пожалуй, и мне бы следовало – за хлопоты, что ты мне учинил.

– Прошу прощения, милорд. В мои намерения не входило попасть под арест, – отозвался Блэкстоун, а затем, рискуя накликать упрек, добавил: – и я не поплатился, господин.