Юлия Верба - Одесская сага. Нэцах

— Пришло письмо. Официальное.

Гордеева повернулась и уставилась на Женьку мутными рыбьими глазами в пленке катаракты:

— Рожай уже.

— Пропал без вести в мае сорок второго, — отчеканила Женя.

Гордеева глыбой сидела на своей продавленной кровати и только сжала руки в кулаки.

— Иди, на работу опоздаешь. И саквояж мой подай сюда, а то ноги слабые совсем. Не поднимете, если навернусь.

Женька плюхнула возле кровати своего ровесника — кожаный саквояж, сочиненный и собранный ее отцом.

— Да аккуратнее, ты, корова! Не таз с бельем! — вызверилась Гордеева.

Женька оглянется на пороге:

— На спирт не налегайте.

Когда она выйдет и закроет дверь, Фердинандовна вытащит флягу и всадит почти половину, задохнется, закашляется и завалится раненым зверем лицом в подушку.

А вот Женька плакать не могла и спать теперь тоже не могла. Она такой же натянутой струной, как ходила на службу, ложилась в постель и лежала с открытыми глазами. Без мыслей, без слез.

Через день приедут сестры с поздравлениями. Женька откроет:

— Ну заходите. Простите — стола нет и настроения тоже.

Лидка съязвит:

— Я, конечно, понимаю, тридцать семь не круглая дата и не повод для радости, но зачем же так на семье экономить?

Нила шепнет про похоронку.

Лида усядется на кухне:

— Тогда пить будем. У тебя есть. Что мы, зря приперлись? И помянем заодно.

Анька бросится обнимать Женю.

— Не надо! В утешениях не нуждаюсь! — отстранилась она. — И это извещение, а не похоронка. Не каркай!

Женька выпьет пару рюмок с сестрами. Выслушает новости, ласково потреплет Вовку по голове за выпиленную лобзиком в школьной мастерской рамочку.

Когда все уйдут, а дети лягут, она нальет полный стакан самогона и, старательно глотая, выпьет. Ничего. Ни сна, ни покоя. Она снова будет лежать бревном, с чужим, окостеневшим телом.

— Баб Лель, — Нила придет к бабушке, — бабулечка, помоги… мама не спит. Лежит там истуканом, вздыхает и встает в четыре. И не ест почти ничего. Ходит деревянная, и все. Лёлечка, что ей дать?

— Водки ей дай — или выплачется, или заснет.

— Да как я ей дам? Она ж никого не слушает!

— Ну я откуда знаю? Подруг ее попроси.

— Нет у нее никаких подруг. Ты ж знаешь.

— Ну сестер, значит. Не одна у родителей.

— Они предлагали — она не хочет.

— Пусть хоть силой зальют.

Нила вдруг хихикнула сквозь слезы — она представила, как маленькая, сухощавая тетя Лида и нескладная тетя Аня пытаются удержать ее злющую маму, которая стреляет и мечет ножи. Про мамин секрет она давным-давно знала.

Нила послушается и заедет после техникума к строгой тете Лиде. Расскажет про совет Гордеевой и попросит помощи. Лидка вздохнет, пожует губами и процедит:

— Я разберусь. Домой езжай.

Лидка заявится к Жене за пару дней до Нового года.

— Собирайся, поехали!

— Это куда на ночь глядя?

— Давай быстрее, нашей доходяге на Фонтане плохо.

— Она ж неделю назад нормальная была!

— Можно подумать, ей много надо!

— Как же мне все это надоело, — выдохнет Женя.

А когда они приедут на Фонтан, Евгения Ивановна увидит бодрую и здоровую Аньку и накрытый стол.

— Это что?

Лидка подведет ее к столу:

— Давай раздевайся — пить будем, чтоб ты совсем копыта не откинула.

Женька развернется к дверям, но Лидка прикроет собой выход:

— Куда собралась?!

— Благодарю за участие, дамы, но водка не помогает. Уже пробовала.

— Тогда держи, — Лидка, запутавшись в своей гигантской бархатной котомке, внезапно вытащит коллекционный маузер. Анька ойкнет, а Женя удивленно вскинет бровь.

— Это не для тебя. Точнее, тебе. Тьфу ты! — ругнется Лида. — На вот! Ты же стрелять любишь? На! — Она выудит из сумки коробку патронов. — Я не знаю, как их туда совать. Иди на берег. Там нет никого. Иди, постреляй. В небо, в землю. Хочешь — в себя. Может, полегчает. На, — она впихнула тяжелую коробку Женьке в руки, — иди уже! Но только выпей, а то замерзнешь!

Анька метнулась к Жене с выпивкой. Та в совершеннейшем недоумении от такой сестринской заботы, не раздеваясь, у порога махнула стопку. И сделала шаг к столу.

— Да подождите, малахольные, как я его ночью в такой холод на улице заряжать буду?! Дайте собраться.

Ветер у моря на 8 станции Фонтана выворачивал полы пальто и продирал до костей. Женька брела по берегу, вдыхая обжигающе соленый воздух. Внутри нее был точно такой же лютый ледяной шторм.

Маузер в той самой оригинальной деревянной кобуре, в которой его Иван Беззуб презентовал много лет назад своему первому зятю, болтался и больно бил по костлявому бедру.

Женька выдернула тяжелый ствол и прицельно вскинула руку. Море, вязкий песок, родной оружейный запах… Чуть дальше по берегу целую вечность назад они впервые поцеловались и впервые поссорились с Петькой. Пропал без вести — это страшнее смерти. Потому что он застрял, завис, как призрак, между живыми и мертвыми. И ей теперь не спать, не жить, ей гадать — каждый день. Она сначала, как в отрочестве, приставит дуло к виску, вздохнет и бессильно опустит руку, усядется на песок, вслушиваясь в ночное штормовое море. А потом встанет, сунет неудобный маузер обратно в кобуру и побредет по склону вверх, к темным дачам…

Армия еще в апреле ушла на запад добивать немцев, снова оставляя освобожденную Одессу на руководящих работников и баб с детьми. И в южный портовый город хлынули не только эвакуированные свои и чужие жители, но и все уцелевшее воровское племя. Бесхозное оружие, выписанные на восстановление деньги, ничейные дома на окраине, нехватка продовольствия и осевшие по карманам и квартирам ценности, гуляющие из рук в руки… Выходить в сумерках на улицу снова было страшно. Революционный гоп-стоп ранних двадцатых вернулся, но более зверский и без привычных воровских понятий. Женя не боялась, хотя стреляли на Молдаванке регулярно. Своих, «хуторских», а хуторами называли целые кварталы, здесь по-прежнему не трогали, а залетные на Молдаванку не совались — местные, как и четверть века назад, держали и район, и периметр, и чужие исчезали бесследно, не успев проявится.

А вот фонтанские дачи, необитаемые, заколоченные, в основном летние, неприспособленные под круглогодичное проживание, да выходы из катакомб со схронами контрабандистов на склонах снова были у банд в цене.

Женька не шла, а из последних сил волокла себя обратно с маузером на боку и неподъемным камнем на сердце. Она почти дошла до Анькиной улицы, когда услышала за спиной тяжелые шаги.

— Ты смотри, какая фифа загуляла. А ну притормози!

Косько шла, не останавливаясь.

— Стой, я сказал, пока уши не отрезали.

Женька ускорилась.

— А ну лови эту суку!

Женька побежала, скользя по мерзлой траве. По топоту она поняла — минимум двое. Она испуганно рванула вперед, уже не глядя, не разбирая дороги, и с размаху врезалась в забор. Бежать некуда. Да и незачем. Она упрется спиной в калитку и выдернет маузер. Преследователи, повернув в ее угол, поняли — тупик и дальше шли медленно, куражась.