Юлия Верба - Одесская сага. Нэцах

— Ты где шлялась? — поморщился Яков, когда Феня ставила перед ним кружку с чаем. — Дымом вся провонялась.

— А я до Даши ходила, — похвалилась она. — А она замуж вышла, уехала. А дым — то я с ее соседкой говорила. То она курит. Вся такая модная.

— Ты смотри, по гостям она ходит, зараза брюхатая, уже на сносях, а все туда же! Ты хоть от меня носишь?

Феня вспомнила Евгеню Ивановну с ее насмешливым прищуром и как она, не отводя глаз, смотрела тогда на Якова, пока тот не отвел своих глаз, не сник… Чужая, одна дома и не испугалась!

Она подбоченилась и шутливо махнула на мужа:

— Ишь ты ревнивый какой! — Феня не ожидала такой прыти от пьяного Яши — даже не целясь, он ударил ее кулаком в нос. Она охнула и, оступившись, грузно упала. Молча. Как всегда молча, чтобы не разбудить детей, чтобы они не стали плакать, чтоб не получила за них тоже…

Но Якову показалось мало, и он с носка, снизу пнул ее в высокий живот. Тут Феня, не сдержавшись, взвыла от боли и ужаса. Внутри с треском что-то лопнуло по ногам полилось… Она взревела и метнулась к двери. Яков стоял посреди комнаты, пошатываясь:

— Вот, сука, твое место!

Феня схватила с пола свою латаную-перелатаную туфлю с крошечным каблучком на полустертой победитовой набойке и с воем ринулась на мужа.

— Ненавижу-у! Не трожь меня! — Она ударит, раз, второй, третий… И будет визжать и заколачивать эту туфлю в бритую крутолобую бычью башку Якова. Тот от удивления рухнет обратно на стул, вскрикнет, отмахнется, промахнется, а потом просто зажмет двумя руками окровавленный лоб.

Истекая водами и кровью, чуть ли не на карачках, Феня доползет до Еврейской больницы. Скуля, втиснется в приемное отделение. Что с ней, поймут не сразу — мокрая, вся в крови, беременная… Но на Молдаванке и не такое видали.

— Ребенок не выжил, — спустя время буркнет ей врач, — и кровопотеря большая… Полежите пару дней. Понаблюдаем.

Утром до обхода Феня, оставив окровавленную больничную сорочку на спинке кровати, натянет свое рваное платье и уйдет домой.

Рождение сына Ксению Ивановну украсило. Ее выдающиеся формы еще эффектнее округлились и налились. Она была, что называется, «в теле», и очень этим сдобным белым пышным телом гордилась. Но несмотря на все новые наряды, прогулки с сыном и шикарную квартиру, через время она откровенно заскучала, о чем сообщила супругу и добавила:

— Дом хочу. Наш. На Фонтане. С садом и абрикосами. Как мама рассказывала.

— Будет тебе дом.

— Я хочу дом с мужем, а не ждать тебя у окна из командировок. А для этого оба поработаем. Ты же знаешь, я это дело люблю.

— Да ты все любишь!

— Нет, — рассмеялась Ксеня, — ты таки сильно хорошо про меня думаешь. Я просто что не люблю — не делаю. Обтирания твои холодные, например, гимнастику или полы мыть. А вот гешефты я обожаю.

— А Сашку что? В ясли?

— Да упаси Бог! Няньку возьму толковую, — она покосилась на Саныча: — И старую!

Через неделю Ксения Ивановна уже входила в курс своих должностных обязанностей. Открытый буквально пару месяцев назад Упрторг, или гастроном № 4, не поставлял продукты населению. Это была особая контора, которая занималась обеспечением всех подразделений одесской милиции — от продуктов в столовые и дополнительных наборов до номенклатурных элитных спецпайков, которые Ильинская будет развозить лично. Кое-что закупалось централизованно через базы, но большая часть приобреталась у частников, из излишков, выращенных для своих нужд. По договорной цене. Это было не место — мечта. Особенно для Ксени с ее талантом считать и договариваться. Меньше чем за месяц она перезнакомится с руководством всех уровней и выяснит их гастрономические слабости и вкусы. Через три — будет самым желанным гостем в любом кабинете. Поэтому до постройки дома в семье Ильинских появится он… Ко дню рождения Сансаныч получит невиданный подарок от супруги — автомобиль «москвич». Тот самый, четырехсотый, первый. А точнее — десятый в Одессе…

— Смотри, про нас в газете написали, — Ильинский с выражением прочтет после своего юбилея: «На улицах города все чаще появляются маленькие комфортные машины, привлекающие всеобщее внимание. Это — «москвич». За последнее время такие автомашины приобрели пятнадцать горожан. Среди них — три профессора, один доцент и… — он понизил голос, — супруг знаменитой одесситки и ударника торговли Ксении Ивановны Ильинской».

— Да не может быть! — охнула Ксеня и попыталась отнять газету. — Никакой Ксении! Машину на тебя сразу оформили.

Все остальное было чистой правдой. Только «Большевистское знамя» за 11 сентября 1948 года не упомянуло сферу деятельности остальных счастливчиков…

Яков вернется через день. Молча, трезвый. С повязкой и скобками на голове. Еще через неделю Феня перестанет кровить, сведет до терпимого желтого цвета синяки вокруг глаз. Она наденет беретку, подведет свои рыжие брови жженной пробкой до черноты, как у Евгениванны, и, поручив Сережке смотреть за Толей, а соседке не выпускать их со двора, рванет в трамвайное депо.

Феня выросла в крестьянской семье, с иконами и лампадами, несмотря красную власть. С пеленок она обучалась сначала советами, потом хворостиной и отцовским кулаком главным девичьим добродетелям — христианскому смирению с трудолюбием и совершенно дремучему, алогичному терпению домашней скотины. Дикие суеверия и ежевечерние молитвы уживались в ней так же невероятно, как безысходная покорность с деловитостью. Она не плакала по третьему, умершему в родах сыну. Наоборот, вздохнула с облегчением. Куда в их нищету и голод еще и третий рот! Разумеется, вытравить ребеночка она бы и в страшном сне не подумала, ну а раз скинула, то и хорошо: Бог дал — Бог взял, а она наконец-то исполнит заветную мечту.

Это была другая жизнь. Оказывается, у Фени когда-то была другая жизнь. Она зайдет в родное депо. Достанет удостоверение вагоновожатой тридцать шестого года. Вот это счастье! Ее брали! С окладом в целых четыреста восемь рублей! А так как комната у нее с мужем уже есть, то можно будет похлопотать и младшего Тосю в ясли сдать.

Феня побежит к своему трамваю. Ее вагон чудом сохранился. Родной, пятнадцатый, слободской. С заветным желтым номером на крутом боку. В нем она познакомилась с Яковом на конечной у Слободской больницы. Она вышла замуж назло Сеньке и раньше старшей сестры, она смогла, выжила, доказала тогда и теперь сможет. Вот и родной трамвай — подтверждение.

Феня придет домой, перемоет все в комнатке, распевая невпопад любимую песенку, точно про нее писаную:

Я шахтарочка сама,

Звуть мене Маруся.

В мене чорних брів нема,

Та я не журюся.