Юлия Верба - Одесская сага. Нэцах

— Да это я ему эту колбасу проклятую вместе с сыром дала! Этих продуктов на Молдаванке лет двадцать на прилавках не видели! Он к тетке на Мельницкую шел!

— Да я понимаю. Но кто ж знал! Да и, честно говоря, с тем, что тут творилось, даже хорошо, что мои орлы его скрутили. Хоть целый остался.

Ксеня открыла рот, но начальник отделения жестом ее остановил: — Я увидел фамилию и сразу позвонил. Всё здесь. Оформим как свидетеля. Иначе не могу. Это безопасно. Он даст описание, кого видел, под которое попадет все взрослое население Молдаванки.

— Это я виновата… — Ксеня умоляюще посмотрела на начальника. — Это я его отправила на Мельницкую к сестре…

— Да ну кто ж знал, что такая… — Алексей раздраженно затряс рукой, сдерживая брань, — такое… завертится. Слава богу, живой и целый. Так что забирайте и не ругайте — он и так переляканый.

Ксеня не вставала со стула

— Алексей Владимирович, я вам по гроб жизни обязана. Как могу отблагодарить вас и ребят?

— Да ну что вы! По гроб не надо… А вот… — Алексей вдруг понизил голос: — А вот консультация… Разовая. Ваша — как специалиста… Ну как бухгалтера. Приватная. И совет…

— Любая… — Ксеня смотрела прямо в глаза милиционеру. — И не только консультация, но и частная проверка бухгалтерии любого уровня сложности. Вы меня понимаете?

Милиционер облегченно выдохнул:

— У моего шурина проблемы. По вашему профилю. По ресторанному. К нему ОБХСС собирается. Не откупишься. И там светит и срок, и конфискация. Ну и, как положено, вся семья будет под подозрением, а у меня трое. И пенсия не за горами. Оно мне надо?

Ксеня не спрашивала, откуда всплыла такая секретная информация. Все понятно. ОБХСС — отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности — раньше входил в состав НКВД, а с сорок шестого перешел в систему Министерства внутренних дел. И это был главный животный панический страх любого руководителя. Отдел занимался хищениями социалистической собственности в организациях госторговли, потребительской, промышленной и индивидуальной кооперации, заготовительных органах и сберкассах, а также отслеживал спекулянтов всех уровней.

Он начал свою работу еще в тридцать втором с постановления Центрального комитета об охране имущества колхозов (тот самый закон о «трех колосках») и действовал настолько жестко и неподкупно, что внушал священный ужас даже всезнающей Ксене.

— Когда можно будет увидеть их бумаги?

Алексей тяжко вздохнул и в упор посмотрел на нее:

— Сегодня… Я понимаю, что день был тяжелый у всех. Но завтра может быть поздно. Проверка должна пройти до Нового года, а эти ребята в долгий ящик не откладывают.

— В девять вечера пусть меня заберут отсюда. — Ксеня написала адрес. — Не вы и не он. И отвезите на предприятие. Приготовьте все бумаги за последние четыре года. Всю бухгалтерию абсолютно. Чистые бланки и печати внутреннего делопроизводства. Коньяк, шоколад, кипяток и доступ в уборную…И чтобы до утра там никого не было. Сделаю что смогу. Ничего пока не обещаю — бумаг не видела…

Илья Степанович Панков был готов не только предоставить коньяк и гроссбух, но и душу вместе автомобилем «победа», только бы не попасть за решетку.

Но уникальный специалист, присланный родичем, оказался знойной еврейской красавицей с шикарным бюстом.

«Ну все, пиши пропало, — подумал он, — что эта вертихвостка в таких делах соображает?»

Но вертихвостка, бегло перебрав папки на столе, недоуменно повернулась к Панкову:

— Шо за химины куры? Вы адиёт, или как?

— В чем дело?

— Дело — в ОБХСС, где ваша черная касса, шлимазл?

Панков хмыкнул и достал из портфеля тетрадку.

— А теперь уходите за дверь. Вы мне мешаете.

— Но это мой…

Ксеня устало и совершенно цинично рявкнула:

— У собаки хата была? Это — государственный. Скажу, не вдаваясь в подробности: тут минимум десятка с конфискацией. Более бездарного ведения дел я даже в Хабаровске не встречала. Такое чувство, что ваши сотрудники сознательно копали вам могилу. За дверью подождите. — Ильинская смягчит тон: — Когда будет нужно, я вас позову. Печать, надеюсь, при вас? И где те бланки, что я заказывала?

Ксеня налила коньяка на дно бокала — напряжение и пережитый страх последних двух суток сменились свинцовой усталостью. Но спать было нельзя.

— Пожалуйста, заварите мне чай покрепче, если умеете — лучше чифирь! — крикнула она в сторону двери и открыла записи.

Панков, постучав в собственный кабинет, поставил под ее пристальным взглядом чай и молча вышел.

Он заснет под дверью, скрючившись на маленьком диванчике. Разбудит его в утренних сумерках та самая вертихвостка. Она пошатывалась и воняла перегаром. Панков подскочил, сонно хлопая глазами.

Ксеня указала на туго набитую мусорную корзину:

— Это сейчас увóзите и сжигаете. Только не здесь и не дома. Пепел прикопать или развеять.

Он посмотрел на ее холеные белые руки все в чернильных пятнах. Ксеня деловито выложила на столе десяток перьевых ручек и несколько пузырьков с чернилами:

— Присаживайтесь. Вот это все завизируйте, пожалуйста. Я буду говорить, каким цветом и какой датой.

— А?.. — спросит Илья, когда закончить, подписывать ворох внутренних актов, а Ксеня, как машина, распихает их по папкам.

— Все хорошо. Максимум уволят. Не забудьте увезти корзину, — улыбнется она.

Илья Степанович и верил, и не верил. Но вопросов, как человек опытный и уже практически пропащий, не задавал. Довез эту цацу в каракулевой шубе до Канатной и поймал на выходе из машины: она поскользнулась на льду — то ли от усталости, то ли от ночной пьянки. Пустую бутылку из-под коньяка в своем кабинете Панков успел срисовать.

А пока он возился с Ксенией Ивановной и жег в углу Второго кладбища рваные бумаги, к открытию ресторана подъехала оперативная группа — изымать бухгалтерию на проверку. Трусили неделю.

Совершенно ошалевший начальник группы не верил своим глазам — ни-че-го. Ничегошеньки из той оперативной информации, которую им оставалось только подтвердить документально. Все данные поставок, приходно-расходные ордера, внутренние акты списания и заказы сходились до копеечки. Все, что удалось накопать, — небольшой убыток из-за пары просроченных партий сезонных продуктов. И расхождение по вчерашней кассе на пятьдесят копеек. Он понимал, что случилось чудо. Но придраться было не к чему — даже чернила и почерк были разными.

Этого не хватало даже на выговор с занесением. После устной выволочки в кабинете обкома Панкова на собрании, посвященном празднованию Нового года, поставили в пример остальным товарищам — как хорошего, честного сотрудника, которого даже компетентные органы признали достойным работником советского общепита.