София Волгина - Екатерина Великая. Завершение Золотого века

— Любопытно, что за цели все-таки преследует новый прусский король? Теперь он в союзе с Польшей. Надобно скорее ехать в Петербург, следует поговорить с государыней, ибо не нравится мне вся оная возня. Боюсь, додумаются еще вместе собраться, да на наши границы покуситься.

Мысль сия преследовала его, и он отправил письмо Безбородке, коий исполнял должность главного директора почт Российской Империи, прося его о бдительности и тщательной перлюстрации писем. А сам засобирался в столицу, тем паче, что князь Зубов и в самом деле стал беспокоить Светлейшего касательно прочности его положения здесь, в Новороссии. Уж больно много внимания, как сказывают люди, императрица уделяет сему любимцу. Потемкин с отвращением подумал о слащавом хлыще, красавце Валериане, брате нового фаворита, коего, желая держаться подальше от подобных соглядатаев, он полтора месяца назад отправил к государыне с донесением о взятии Измаила. В конце концов, князь решил не медлить с отъездом в Санкт-Петербург.

— Карл Федорович, — позвал он своего флигель-адъютанта. Тот сразу же вошел в комнату.

— Собираемся! Едем в Петербург!

На вопрос Баура, для чего так резко собираться, он ответствовал:

— Сделался я не здоров зубами, следует ехать в столицу зубы дергать. Наведи, Карл Федорович, порядок в бумагах и едем!

Карл Баур ведал, о каких зубах говорил Светлейший князь: бороться с фаворитом государыни Платоном Зубовым и его семейством. Но, ведал он и то, что у князя имелись более серьезные заботы: Фридрих Вильгельм собрал в Восточной Пруссии войско почти в девяносто тысяч, а аглинский лорд Хоуд снарядил в поход около сорока линейных и тридцати вспомогательных судов. Посему князю Таврическому было о чем поговорить с императрицей.

Отдав последние распоряжения, в морозный день, десятого февраля, на санной повозке, князь Потемкин-Таврический с сопровождением и свитой, среди которой бала и гречанка София де Витт, выехал из Ясс в Санкт-Петербург, тем паче, что императрица в своем последнем письме торопила его в связи с новыми политическими сложностями и с тем, что столица токмо о нем и говорила. Город ожидал Светлейшего князя с нетерпением, поистине, как героя России.

В кабинет императрицы вошел румянощекий Александр Храповицкий с конвертом в руках. Мягко ступая своими толстыми ногами, он поднес его Екатерине.

— От графа Дмитриева-Мамонова, — ответил он на вопросительный взгляд Ея Величества.

— Паки от него, — молвила устало госудрыня. — Открывайте, Александр Васильевич и прочтите.

Ловко распечатав конверт, сначала пробежав глазами, Храповицкий молвил:

— Здесь два послания, Ваше Величество. Первое — поздравление с окончанием войны, а второе — с Новым годом.

Екатерина кивнула и он принялся внятно с выражением читать:

«Обрадован безмерно этим, что сие самое послужит к спокойствию Вашего Величества, с коим сопряжено и здровье ваше, столь драгоценное для всех ваших верноподданных, а с другой, что после такой блистательной войны, о которой никогда всеконечно говорить не перестанут, пользоваться будет вся империя тишинойю и спокойствием».

Храповицкий поднял глаза:

— Сие первое, теперь второе, Ваше Величество.

Екатерина паки кивнула, и он продолжил чтение:

— «Всемилостивейшая государыня!

С Наступающим Новым годом имею счастие и усердное мое поздравление. Дай Бог, чтоб неоцененное ваше здоровье, а с ним и славное царствование ваше продолжилось на долгое время. Пользуясь сим случаем и чтоб не обезпокоить вас особым впредь письмом, приемлю дерзновение донести вам теперь о следующем: как срок, по которой я вашим императроским величесвтовм уволен истекает, то прежде нежели приступить со всеподданнейшею моею прозьбою, дабы вы соблаговолили после решить судьбу мою, осмелюся войтить теперь в некотыре подробности.

Случай, коим по молодости моей и тогдашнему моему легкомыслию удален я стал по несчастию от вашего Величества, тем паче горесная сия минута совершенно переменить могла ваш образ мыслей в разсуждении меня, а одно сие воображение, признаюсь вам, без престанно терзает мою душу. Теперешенее мое положение, будучи столь облагодетельствовано вами, хотя было бы и наисчастеливейшее, но лишение истиннаго для меня благополучия вас видеть и та мысль, что Ваше Величество, может быть совсем иначе изволите думать, нежели прежде, никогда из головы моей не выходит. Страшусь, чтоб пространным описанием о всем касающемся до меня, вас, всемилостивешая государыня, не обезпокоить, но позвольте уже мне открыть теперь прямо сердце мое и мое настоящее по сей день положение. Вашему Величеству известное всем бывшая моя преданность к покойному кн. Григорию Александровичу; изволите знать и то, колико у него было недоброжелателей. Многие, знавши мою с ним связь, и по сие время меня от того ненавидят; то, не имея той лестной надежды, что Ваше Величество по особому своему милосердию мне покровительствовать будете. Чего остается мне ожидать? И со всеми моим рвением без того возможно ли, чтобы я нашел случай доказать всем, как бы я желал от всей искренности души моей, ту привязанность к особе вашей, которая верьте мне с моейю токмо жизнею кончится.

Отъезжая сюда, я принял смелость вопросить вас, Всемилстивейшая государыня, когда и каким образом угодно вам будет, чтоб я приехал в Петербург? На сие благволили вы мне сказать, что как я знимаю несколько знатных мест, а особливо будучи ваш генерал-адъютант (сии точныя были ваши слова) мне можно со временем к должностям моим являться и в оные вступить.

Первые годы моего здесь пребыания я был болен, теперь же уже здоровье мое поправилося; но есть ли возможность без особаго соизволениявашего принять мне дерзновение пред вами предстать. В заключение сего приму смелость доложить Вашему Величествуи то, что я, небезъизвестно вам самим, не имею теперь в Петербурге не токмо друга ниже какой с кем связи. А, могу разве встретить людей мне недоброжелающих. Но сия причина меня остановить не может, естьли на то будет Ваша воля…».

Екатерина не стала более слушать:

— Какие долгие письма он удумал писать. И об чем? — молвила она в раздражении.

— Желает возвратиться…

— Для чего? Кому он здесь нужон?

Екатерина нервно встала, прошлась по комнате.

— Вот как ему ответствовать, Александр Васильевич, дабы и не обидеть, и дать ему почувствовать, что его письмы меня докучают?

— Естьли изволите…

— Слушаю вас, Александр Васильевич.

— Отпишите ему, что ему надобно посидеть на месте еще один год. А там видно будет.

Екатерина усмехнулась:

— Напишите ему, друг мой, от моего имени… Понеже нет у меня ни времени, ни желания ему ответствовать.