София Волгина - Екатерина Великая. Завершение Золотого века

Императрица ведала, что Англия и Франция и Пруссия и Швеция паки строят козни, полагая, что хоть русские и взяли Очаков, пусть вернут его Порте, коли хотят мира. Каковые щедрые! Придумали — «Очаковский кризис»! Теперь, вестимо, настал «Измаилский кризис», коий тоже надобно подарить врагам. Екатерина рвала и метала! Как ей хотелось двинуть свои войска и разгромив их всех, поставить на место сих спесивых, ни на что не годных, правителей!

Она изрядно болела последнюю неделю. Трудно было глотать, и государыня сипло говорила:

— Как же оное получается? Когда таковое было? Я не император Петр Федорович, чтобы дарить, русской кровью политою, завоеванные крепости! Тем паче, что не я войну затевала, а покойный турецкий султан Абдул-Хамид!

Безбородко пасмурно вторил ей:

— Стало быть, русские завоевали османскую крепость, а наши добрые Европейские соседи хотят заставить нас, под страхом новой войны, отдать его туркам назад? Может ли таковое статься?

— Да, они сами будут спрашивать дозволения у нас, когда их пушкам стрелять, а я никогда оного ни у кого не спрошу! Пусть сей новый задира — султан Селим знает! — говорила разгневанная Екатерина. На что, Безбородко одобрительно ответствовал:

— Не сумневаюсь, государыня-матушка, еще как будут у Вас дозволения испрашивать!

Насупившись, Екатерина обдумывала, как быть и что предпринять.

— Надобен мне здесь князь Таврический, — молвила она, с трудом сглатывая. — Что же он не едет? — Сегодни же отправить к нему еще курьера. Сей же час!

Безбородко, молвив:

— Будет сделано, государыня-матушка, — беспокойно позвонил.

Вошел Храповицкий и, получив распоряжение от Безбородки, вызвал курьера. Екатерина написала короткое послание:

«Друг мой сердечный Князь Григорий Александрович. Во ожидании скорого твоего приезда не ответствовала я доныне на письмы, привезенные Генерал-Маиором Поповым. Но видя, что твой приезд замедлился, ныне пишу к тебе, дабы тебе сказать, что письмы твои я с Поповым получила, и после того ни строки. Когда приедешь, тогда переговорим изустно обо всем. Ожидаю тебя на масляницу, но в какое время бы ни приехал, увижу тебя с равным удовольствием. Прощай, Бог с тобою.

Екатерина

Февраля 15 ч., 1791»

Через полчаса, курьер уже летел во весь опор на юг страны.

И Потемкин, и Екатерина надеялись, что грандиозное поражение османов подтолкнет их к скорому заключению мира на выгодных для России условиях. Однако, невзирая на успехи в турецкой войне и уже подписанный мир со шведами, политическое положение, в котором находилась Россия зимой, после взятия Измаила, было далеко не в лучшем положении. Ей угрожало столкновение с неизмеримо более мощной коалицией: аглинский флот, угрожая России, готовился к отправке в Балтийское море, Пруссия объявила мобилизацию, в Польше усиливались антирусские настроения. Опричь того, окружение императрицы настоятельно убеждало ее уступить давлению держав и принять невыгодные условия мира с Турцией. Потемкин, хорошо знакомый с реальным состоянием армии и не веривший в возможность победить аглинского противника необстрелянными рекрутами, в письмах уговаривал императрицу дать какие-то послабления, к примеру: посулить Польше территориальные приобретения в турецкой Молдавии, вести с Пруссией переговоры, и обходиться с Британскими посланцами поласковее, заинтересовав выгодным торговым трактатом.

Направляясь в Санкт-Петербург, князь Таврический, как Первый министр, заготовил себе план об чем говорить с Екатериной в первую, вторую и третью руку. Опричь сих неотложных дел, Потемкину нестерпимо хотелось испытать триумф за одержанные победы над сильным и коварным врагом. Разве не он употребил все свои знания и искусство, дабы действия его войск везде имели успех благодаря его умной стратегии ведения войны? В оном ему никто не откажет!

Однако, рассматривая с Советом различные сообщения о сложившейся обстановке в мире, императрица Екатерина Алексеевна, полагала, что, мирясь после войны, с турками, Россие должно оставить за собой Очаков, и граница с ними должна проходить по Днестру. Но турки, ни на что не соглашаясь, даже и на уступку Тавриды, хотели продолжать войну вместе с Пруссией и Польшей противу России. Мало того, король Прусский к тому был готов, и ждал токмо последнего отзыва Аглинского короля, который к тому был искренне наклонен. Было ясно, что Австрия не станет помогать своей союзнице, понеже ей обещан Белград, Данциг и Торунь. Екатерина, видя все сие коварство, использовала свой испытанный маневр: послала письмо к Циммерману в Ганновер по почте, через Берлин. Пусть перлюстрируют, пущай ведают, что турок никто из них спасти не сможет.

— Сыграет ли сие письмо желанную роль? — сомневался Безбородко.

Екатерина, будучи в хорошем настроении, задорно взглянула на своего кабинет-секретаря:

— Я, граф Александр Андреевич, таким образом, сменила француза, министра Шуазеля, переписываясь с Вольтером.

Вернувшийся из Стокгольма барон фон дер Пален, сообщил, что король Густав пригрозил, естьли данные ему в Вереле обещания о выплате Швеции субсидий не будут выполнены, он будет считать мирный договор аннулированным. Барон передал государыне доподлинные его слова: «Вы видите, Господин Пален, мои вооружения. Я не скрываю от вас, что оные будут употреблены в одну или в другую сторону».

Хотя посланник в Лондоне, граф Семен Романович Воронцов писал, что угрозы Шведского короля имеют целью «продать себя дороже», положение все же оставалось весьма сериозным. В начале весны Лондон и Берлин, в ответ на военные успехи России, собрались и достигли между собой соглашения о совместном ультиматуме, направленном Екатерине Второй с тем, что естьли она откажется удовлетворить их требования об условиях мира с Портой, при их, конечно, посредничестве, то они сами откроют военные действия. Аглинский премьер Питт обратился к парламенту с просьбой о кредитах для войны противу России. Британский флот начал, на самом деле, приготовления к войне.

Выслушивая все оные неприятнейшие сообщения о планах своих врагов, Екатерина приходила в негодование и тщилась сделать все возможное, дабы воспрепятствовать их планам. Иностранная Коллегия работала в поте лица. Старался и ее любимец — Платон Зубов, что особливо ей было отрадно: не все так плохо на белом свете! Другое дело, что в Коллегии давно все разобрались, что толку от упражнений Платона на оном поприще ровным счетом — никакого. Дабы рассеяться от непрерывных неприятностей, приносимых Иностранной Коллегией, Екатерина вместе с Зубовым и свитой, среди коей был граф Строганов, отправилась в Академию художеств, кою давным-давно не навещала, на что искренне обижался ее куратор, совсем состарившийся Иван Иванович Шувалов.