Григорий Вермишев - Амирспасалар. Книга II

Пронзительные звуки огласили зал. Со времен султана Санджара в сельджукской музыке преобладали «санджари», возбуждавшие воинов к бою. В промежутках узаны [83] Узан — певец, акын (тюрк.) . пели песни о великих подвигах султанов и богатырей-алпов. О том же повествовали сменявшие их меддахи [84] Меддах — рассказчик (тюрк.) . .

Между двумя беями вспыхнул ожесточенный спор за место у стола. Беи уже вцепились в крашенные хной бороды, насилу разнял их эмир меджлиса. Но падишах продолжал пребывать в хорошем настроении и не наказал строптивцев. Он только приказал узану спеть ясу, составленную легендарным прародителем сельджуков Огуз-ханом. Старый певец запел слабым голосом, перебирая пальцами струны кобзы, о порядке старшинства.

Шилян шел своим ходом. Падишах был весел, пил кумыс большими чашами и охотно беседовал с приближенными. Разговор, как обычно, шел о войне и военных обычаях.

— Надо нападать на неверных всякий раз, когда представится случай, беи! — поучал Рукн-ад-дин.

— Ва-алла! — с восторгом поддакивали беи. Предстоящий поход представлялся военной прогулкой, сулящей большую добычу и новые владения.

Тщеславный Авшар-бек, приготовившись к поездке к курджиям, прибыл на шилян, опоясавшись знаменитой дамасской саблей. Проницательный взор бейлербея сразу заметил обновку:

— Приобрел новый булат, Авшар-бек?

Эмир, важно огладив холеную бороду, хвастливо сказал:

— Да, высокородный Изз-ад-дин-бей! По милости Аллаха подвернулся счастливый случай. Сабля любому властителю под стать…

Рукн-ад-дин услышал неосторожные слова эмира меджлиса:

— Ты сильно расхвастался своим оружием, Авшар-бек. Покажи же своему повелителю меч, по твоим словам, достойный султанов!

Султан самолично вытащил из ножен диковинный клинок и, изумившись, потребовал барана для пробной рубки. Что оставалось делать бедному Авшар-беку? Став на колени, он униженно забормотал:

— Живи вечно, о великий из великих, и прими скромный дар от твоего верного слуги!

Старый меддах Коркут под звон ножей и бульканье льющегося из кувшинов вина стал рассказывать бывальщину:

— Султан мой! Если, раскрыв уста, стану славить, Аллаху над нами слава! Главе веры, Мухаммеду, слава! В низком месте построенному дому божьему — Мекке — слава! Родителю твоему, несравненному «Мечу-Льву» [85] « Меч-Лев » — Килич-Арслан (тюрк.) . слава!

— Однажды сын Улаша, лев племени и рода, тигр черной толпы, хозяин каурого коня, отец хана Уруза, зять Баяндур-хана и счастье всех огузов — Казан-бек встал со своего места, велел поставить на черную землю свои девяносто златоверхих шатров, велел разложить в девяти-десяти местах пестрые шелковые ковры. В восьмидесяти местах были приготовлены кувшины, были поставлены золотые чаши; девять чернооких прекраснолицых красавиц, дочерей гяуров, с волосами, ниспадавшими на спину, с красными пуговицами на груди, с руками, раскрашенными хной от самой кисти, подавали кубки бекам. И пили они. После долгого пира ударило крепкое вино в голову хана ханов, хану Казану, опустился он на свои крепкие колени и сказал: «Внемлите моему голосу, беки! Выслушайте мое слово, беки! От долгого лежания заболели у нас бока, от долгого сидения иссох у нас стан. Пойдемте же, беки, устроим охоту, станем поднимать птиц, станем поражать ланей и диких коз, вернемся, расположимся в своих шатрах, станем есть, пить и весело проводить время!» Когда он так сказал, Арудж-Ходжа, воспитатель Казана, по широким устам подобный коню, опустился на оба свои колена и говорит: «Господин мой Казан, у прохода в Гурджистан сидят люди нечистой веры; кого ты поставишь вместо себя над ордой?» И сказал Казан: «Пусть над моим жилищем останется сын мой Уруз с тремястами джигитов». Велел он подвести своего каурого коня и сел на него. Остальные беки огузов тоже сели на коней, и пестрое войско вышло на охоту.

Проведал об этом разведчик гяуров из крепости Ахалцих, пошел, принес весть злейшему из гяуров тагавору. Семь тысяч черноволосых гяуров, врагов веры, в кафтанах из собачьей кожи, разорванных сзади до половины, сели на своих пегих коней, чтобы совершить набег; в полночь пришли они к орде Казан-бека, его златоверхие шатры разрушили, его дочь-невесту подобно гусю заставили кричать, на табуны его быстрых коней вскочили, его красных верблюдов угнали, а сына его — Уруз-бека с тремястами джигитами со связанными руками и ярмом на шее в плен увели…» [86] Рассказ меддаха дан по народному эпосу «Деде коркут», перевод В. В. Бартольда. Баку, изд. АН Азербайджанской ССР.

Рукн-ад-дин ударил кулаком по столу, расплескав кубки, и грозно крикнул меддаху:

— Что за небылицу несешь, старый верблюд! Как мог доблестный бек-огуз сдаться без боя в плен гяурам нечистой веры?

— Султан мой! — взмолился перепуганный меддах, — дай срок, все расскажу твоему величеству, как заставили огу-зы кричать гяуров — врагов веры — на остриях своих пест-рых копий, как их сбросили с коней на землю и пролили их алую кровь. Выручил Казан-хан отрока своего, триста джиги-тов пали в бою мучениками, но их подвиг за веру оказался благословенным, полной победой…

Но уже к султанскому столу, искусно пробираясь между восседающими за столами беями, подходил придворный звездочет, держа в правой руке большой пергамент. Гороскопы астрологов играли большую роль при средневековых дворах, и султан сразу перестал интересоваться подвигами легендарного Казан-бека. Звездочет с низким поклоном протянул пергамент Рукн-ад-дину. Тот покосился на непонятные астрологические знаки и коротко спросил звездочета:

— Когда?

— Наиблагоприятнейший день — через два солнца, о великий из величайших! — таинственно шепнул астролог.

Рукн-ад-дин удовлетворенно кивнул и через эмира двора предложил бейлербею Изз-ад-дину, начальствующему над всеми войсками, неслыханную почесть — сесть за султанский стол. Все присутствующие поняли — благоприятный день великого похода на Гурджистан наконец-то указан небесными светилами…

На городском базаре Севастии с недавних пор появился новый купец из Адалин — немолодой мужчина в высоком колпаке и узком черном кафтане, подпоясанном чеканным серебряным поясом. Бледное лицо его освещали тревожные умные глаза. Купец ничего не покупал и не продавал, дожидаясь предстоящего падения цен на рабов после победы над гяурами. Сидя пока без дела, купец развлекался. Часто видали его, после омовения в одной из бань многолюдного города, за сочным кебабом в соседней харчевне в обществе именитых защитников веры. Сотники и пятисотники охотно принимали угощение тороватого левантинца. После пары кувшинов доброго трапезунтского вина раскрывались их сердца и охотно шли они на расспросы любознательного купца.