Василий Боровик - У града Китежа [Хроника села Заречицы]

— Сходи, успокой их, они боятся: отцу невеста не нужна.

От просьб Севостьяна Вареньку бросало в дрожь. В избе наступила тишина.

— Затопи-ка, Севостьян, печь.

— Да што ты, Варвара, и так жарко.

— Затопи, затопи, — повторила она. — Мне холодно… к Польке не пойду, слышишь?

На другой день вечером, после того как Севостьян просил Вареньку пойти к Масловым, он пришел домой из леса, переоделся в сатиновую рубашку. Посмотрел на себя и снял рубашку.

— Дай мне, Иван, твою, она почище.

— Ты куда?

— В Монастырщину, по невесту.

Поздно ночью Иван услышал стук в оконную раму. Он подошел к окну. На улице стояла Анка Бекетова. Она спросила:

— Куда у вас Севостьян-то ушел?

— В Монастырщину, Польку Маслову сватать, — ответил Иван.

— Да ее нонче срядили за Большухина Никашку. Она просила передать Севостьяну привет.

«Если так случилось, как говорит Анка, може, теперь брат повременит», — подумал Иван, отходя от окна.

Все оказалось так, как сказала Бекетова. Когда Севостьян явился, Полька сидела со сватами за столом. Друзья Севостьяна сказали невесте о его приходе. Она тут же вылезла из-за стола и убежала к нему. Никуда не заходя, Севостьян с Масловой отправились в Заречицу.

Часа в два ночи Иван проснулся от стука.

— Иван, Иван, погляди-ко в окно, — вполголоса вызывал брата Севостьян.

Брат слез с печи, видит: под окном стоит Севостьян, а рядом с ним Полька Маслова. Иван впустил их в избу.

— Теперь нам станет веселее, — сказал Севостьян. — В доме две хозяйки будет.

— Весело, да еще как, — отозвался Иван, ударяя Севостьяна по раздувшемуся карману пиджака, где у него находилась бутылка водки.

Макаровы за всю ночь не сомкнули глаз. Утро разогнало спрятавшиеся с ночи тени. В избе было совсем светло.

Андрей Медведев! О нем, будучи уже просватанной, Таисия Инотарьева обронила не одну слезу. Когда она готовилась стать под венец с Бессменовым, Медведев находился далеко от Заречицы — отбывал царскую службу.

— …В говение Керженец проходит льдом, — рассказывал он сослуживцам. — Заулыбается береза, птица налетит, за зиму наработают леса видимо-невидимо, погонят плоты. Рабочий народ Лыковщины подвалит к берегу. Заухают «Дубинушку». А чтоб прытче растуривались, хозяин подкинет на водочку. Отвалят плоты, и народ запоет песни. Приплывут к Волге. Там лес купцы ждут. Волга в эту пору прибывает, своей водой давит керженскую воду. В затонах лес кошмят, сгруживают плотов двести-триста вместе. Соберут «сойму» и плывут на экой-то махине до Царицына, до Астрахани. К осени вертаются домой. Кои сумеют сберечь копейку, те, глядишь, и рублик тащат в семью, а кто винцо попивает — тот возвращается с поплавки гол что сокол! Вы только поймите, что такое наш Керженец, наша Волга! — говорил Медведев. — Кто хоть раз сплавал по Волге — его весной цепями не удержишь дома. Жену, детей оставляет, рядится к Дашкову или Инотарьеву. Откажут наши богачи, умоляет лоцмана. Исконный бурлак считает — на плотах не жизнь, а удовольствие. Тут тебе и харчева, тут и кошевар, тут тебе и нары просторные — солнце видишь от восхода до заката. А раздолье-то, раздолье-то волжское! Его ни с чем не сравнишь…

Так же вот, как бурлаки, по одной весне уплыла с плотами и мать Андрея Медведева. Уплыла и не вернулась. Еще хлеба стояли несжатыми, пришла весть, что-де Марью Афанасьевну в Нижнем нашли на берегу мертвой. Никто по ней не разложил ни ладана, ни сорочин не справил.

Гришенька по найму гнал смолу, жег угли Дашкову. Андрюшка помогал ему. Куб дашковский был кирпичный: и угли в нем зноились, и смола стекала в кадки.

Насадит, бывало, Гришенька поленьев, затопит, ждет — смола выйдет, Андрюшка закупоривает отверстие и следит, как смола вытекает. Остывал куб — выгребали уголь, загружали его в кули. А Гришенька снова садил лес. Той зимой Гришенька от стужи занемог. Андрюшку Тимофей Никифорович не считал пригодным к такой работе. А паренек все уже мог делать, всех умел слушаться и всем подчинялся. В людях его не хаяли. Только Дашков не верил в его самостоятельность, хотя Андрей покоя себе не давал в работе — на все был безотказным. У него уже имелись и новые лапти, да не одна пара, и онучки. И уж никому сирота не жаловался на свою долю.

Так незаметно подошло время и солдатчины, надо было идти на царскую службу.

Заречинцам казалось, что все девки липли к Медведеву. «Он и не пьяница, он и табак не курит, и парень-то он самый честный», — говорили про него.

В двенадцатом году Андрея призвали на службу. И тут по-иному зачалась его жизнь. Наконец-то он увидел крашеные дома. Сначала служил в Белостоке, из Белостока попал в Ковно, из Ковно — в Гродно. Затем — в Вильну и, наконец, в Дубейсы…

Был конец марта. В Польше оживали сады, а в Заволжье в это время приятно ступать по хворосту. Он хрустит, словно хочет рассказать людям лесные тайны. В такую пору, думал Андрей, хорошо поднять голову и крикнуть от радости в синюю вышину, что ты живешь, видишь лес, небо и крашеные дома.

В местности, где служил царскую службу Андрей Медведев, начинались полевые работы. В одну из пятниц роту драгунов построили и повели в полковую церковь. После вечерни Медведев, как и другие, пришедшие с ним, купил у церковного сторожа двухкопеечную свечу и ждал очереди на исповедь.

По стенам маленькой церкви висели бедные, почерневшие иконы. Зажженные лампады бросали на них пятна слабого теплого света. На клиросе, за ситцевой ширмой, будто кто-то ворчал: там исповедовались солдаты. Церковная тишина изредка нарушалась осторожными мерными шагами драгун. Некоторые из них выходили из-за ширмы с верой, точно они действительно там оставили свой грех.

Вот и Медведев ступил на приступки амвона и очутился перед полковым священником. Он так же, как и все, поклонился ему в ноги и положил на аналой свечу. Недолго спрашивал его батюшка о совершенных грехах и под конец задал Андрею вопрос:

— Не имеешь ли хулы на правительство?

— Как же не иметь, — ответил Медведев, — когда меня, единственного сына, взяли.

Батюшка от его слов точно ожегся о свечу. Не говоря больше ни слова, перекрестился, поставил Андрея на колени, «отпустил грехи» и попросил его позвать следующего…

В субботу драгуны причащались. После принятия «святых тайн» эскадронный командир вызывает к себе Андрея.

— Жалко мне тебя, Медведев, — встретил его командир. — Солдат ты хороший, запевала еще лучший, ни в чем не замеченный, а по глупости наболтал на себя. Кто тебя, дурака, тянул за язык на исповеди? Мерзавец ты эдакий! — И командир изо всей силы ударил Андрея по щеке. — Понял, за что?.. А теперь ступай… Тут тебе и весь суд.